Феодора - Пол Уэллмен
В этот момент Феодора могла управлять ими малейшим движением пальца. Их тела дрожали, языки облизывали пересохшие губы, потные руки были вытянуты, словно стремились схватить богиню.
Только Трибониан вполне владел собой. Он осознавал невероятную власть этой девушки, но ему было очень любопытно наблюдать ее воздействие на других.
Он видел Сильвия Тестора, трепещущего от возбуждения, с глазами, налитыми кровью, всегдашняя полуулыбка исчезла с его лица; Филона, философа, смертельно побледневшего и кусающего губы, старого толстощекого Гермогена, хватающего ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег; Иоанна Каппадокийца, моментально очнувшегося и уставившегося на девушку, разинув рот, его лысая голова блестела в свете ламп, венок съехал набекрень, лицо пошло багровыми пятнами не то от ярости, не то от страсти; Экебола, смотревшего на девушку в раковине, словно она была настоящей Афродитой, — он весь, казалось, был охвачен огнем, а глаза сверкали, как уголья.
Трижды под оглушительную 'музыку проплыла богиня по залу, окруженная все возрастающими волнами неистовства Нереид и морских духов. И с каждым кругом публику охватывало все большее возбуждение, пот бисером усыпал лица гостей, они глотали слюну и пучили глаза; зал, казалось, готов взорваться, зрители задыхались, погружаясь в пульсирующую магию, источаемую плотью удивительного женского создания, с которого они не спускали глаз.
Наконец, когда все это стало просто невыносимым и человеческие нервы, казалось, не в состоянии вынести дальнейшего нагнетания страсти, танцовщики установили громадную раковину в центре зала и удалились.
Афродита покинула раковину и на мгновение застыла перед гостями в грациозной позе, блистая совершенной наготой.
Сластолюбцы повскакивали со своих мест, вновь разразившись бурной овацией.
Девушка смотрела на них, слегка улыбаясь шквалу эмоций, вызванному ею.
Но она перестаралась. Пьяные, полностью потерявшие контроль над собой мужчины начали, спотыкаясь, продвигаться к ней, простирая руки.
Улыбка мигом исчезла с лица Феодоры. Она почувствовала опасность и съежилась перед этой сумасшедшей похотью, озираясь в поисках места, где можно было укрыться. Но вокруг были только налитые кровью лица, изменившиеся до неузнаваемости, и все они приближались к ней, словно загоняя в ловушку…
Внезапно произошло непредвиденное — в зале появилась Хиона.
Она была в таком виде, что все внимание гостей тут же обратилось к ней. Не так уж и долго занимались ею Герои и его молодчики, но и в это короткое время они весьма преуспели.
Несчастная была покрыта грязью, одежда ее изорвана, прическа растрепана, волосы закрывали все лицо, драгоценности исчезли, синяки покрывали все тело, грим размазался, на щеках чернели потеки от слез. Возле собственного дома, в каком-то темном закоулке, она подверглась зверскому изнасилованию и, несмотря на то, что была опытной куртизанкой, теперь едва держалась на ногах. Юнцы, с такой дерзостью выкравшие ее, освободили ее как раз вовремя, чтобы она могла увидеть триумф Феодоры.
Теперь, в ярости и унижении, Хиона совершенно вышла из себя.
— Вон отсюда! — завопила она гостям, — уходите все;!!! Приглашенные уставились на нее, недоумевая. Куртизанка теперь уже вовсе не казалась ослепительной, а была нелепа и вызывала жалость.
Кто-то воскликнул, осененный догадкой:
— Ювенты!
Это было как озарение. Хорошо осведомленные об опасностях улицы Женщин, распутники в зале прекрасно поняли, что произошло с Хионой. Самая высокая по положению в столице куртизанка в минуту своего торжества разделила участь самой низкой из своих сестер!
— Они похитили ее с собственного пира! — воскликнул кто-то.
— Ну и дьяволы! Нет, каковы! — отозвался другой.
— Зато даром, — заметил третий.
И вдруг их сдержанные смешки перешли в гогот. Подвыпившие мужчины хлопали себя по ляжкам, не переставая веселиться и тыкать пальцами в несчастную, потерпевшую поражение женщину.
Губы Хионы, вся помада с которых размазалась по подбородку, шевелились, но взрывы оглушительного смеха перекрывали ее голос. Забыв всю важность момента, забыв о том, что за люди были перед нею — забыв обо всем на свете в страстном желании поскорее остаться одной и без промедления расквитаться с Феодорой, этой дьяволицей, Хиона яростно кричала, чтобы гости сейчас же убирались.
Она полностью утратила контроль над собой. Схватив с подставки греческую вазу, подаренную Иоанном Каппадокийцем, она швырнула ею в гостей. Тяжелый сосуд пролетел, едва не задев лоб Филона, ударился о стену и разлетелся на мелкие черепки.
В припадке бешенства Хиона метнула следом небольшую мраморную статуэтку Эроса, которая могла бы причинить серьезное увечье, если бы достигла цели.
Странное это было зрелище: разъяренная, взлохмаченная, полуголая женщина, бросающая драгоценные вещи в медленно отступающих, ошарашенных мужчин — ее гостей.
Однако удивление уступило место всеобщему гневу: как достойные мужи могут мириться с подобным обращением, да еще от куртизанки.
Настала очередь Хионы съежиться от страха.
Угрозы сотрясли зал:
— Вышвырнуть ее на улицу!
— Нет! На кухню! Запереть ее в собственной кухне!
— Прочь отсюда, гнусная шлюха!
Мужчины начали наступать. Хиона заслонилась руками и попыталась бежать, но тут же была схвачена.
К ее счастью, вся эта погоня вернула мужчинам чувство юмора, так что Хиона не получила новых увечий. Но ночь, которая должна была стать триумфальной, обернулась для нее горчайшим унижением. Запертая в кухне, Хиона провела несколько часов в темноте и одиночестве, среди котлов и прочей утвари, проклиная все на свете, беспомощная, а тем временем ее дом оглашался неистовыми криками развратников, приглашенных ею же самой.
У тех все шло давно заведенным порядком.
Сначала — торги. Каждую девушку выставляли и продавали, как на рынке, с молотка, причем деньги получала она сама. Ни одной не удалось избежать этой участи: и Нереиды, и подруги пирующих, и сама Феодора — все участвовали в этом чувственном безумии.
Так как женщин было больше, чем мужчин, к друзьям присутствующих были отправлены гонцы с приглашениями принять участие в оргии. Новоприбывшим достались танцовщицы и те деликаты, которые остались без пары.
Хиона слышала, как ее жилище буквально сотрясается от взрывов смеха, беготни, треска сокрушаемой мебели, звона разбиваемых ваз, временами до нее доносился шепот, настойчивые просьбы, мольбы, вздохи и стоны: звуки преследования, пленения и экстаза, симфония сладострастия.
Но Феодора не задумывалась об этом, потому что для нее это было обычным проявлением византийских нравов, прекрасно ей известных. В роскошной постели Хионы она отдавала себя Экеболу, только что назначенному наместником и заплатившему за нее сумму, достаточную, чтобы купить пожизненные услуги рабыни-наложницы. Теперь будущий наместник пытался получить за свои деньги все, что только возможно за одну ночь.
Трибониан посмеивался над собой — он упустил шанс быть с девушкой, которая казалась ему столь желанной. Теперь он проводил время с маленькой танцовщицей, которую приобрел
