Геннадий Андреев - Белый Бурхан
К вечеру стали попадаться камни с жухлыми клочками травы. Потом камни, по которым уже можно было переступать, не боясь угодить в дыру с рапой. На траву жадно накинулись верблюды и даже ударов погонщиков не чувствовали. Да и сами люди готовы были есть эту горькую и, по-видимому, ядовитую для всех желудков траву!
Неожиданно повалил снег, похожий на соль. Он даже на вкус казался соленым. Потом заблистали белые молнии, не издавая грома. Погонщики и ховраки повеселели:
— Кто-то здесь новичок и потому особенно грешен перед духом Ло! Надо принести его в жертву!
И все с хитринкой поглядывали на молодого ламу.
Показались первые палатки тибетского сторожевого поста. По перевалу разгуливали грязные люди в истерзанных шубах, покрикивая на Поднимающийся им навстречу караван:
— В один ряд! В один ряд!
Добившись относительного порядка, затребовали караван-бажи к себе. Жамц о чем-то долго говорил со стражниками, потом вернулся к каравану.
— Придется сдать все оружие! Уже и в Нагчу нельзя входить с тем, что убивает!
Горка оружия показалась стражникам подозрительно малой, и они сами начали обыскивать караванщиков и ховраков, плотоядно поглядывая на тюки. Но Жамц их успокоил:
— У нас не торговый караван, мы везем в Лхасу священный груз!
Стражники посоветовались между собой и объявили, что караван не пойдет дальше, пока не будет получено разрешение генерала-дибу пограничной стражи.
Жамц отозвал в сторону доньера стражников, протянул ему горсть разнокалиберных монет, но тот только засмеялся и вынул из кармана длинные радужные полосы бумаги с черными китайскими знаками и красными печатями.
— Сейчас в Тибете ценятся только эти деньги.[73]
— Бумага? — удивился Жамц. — Какие же это деньги?!
— Тогда, караван-бажи, плати золотом… Можно серебряными линами… Китайские монеты с шестью и семью знаками мы не берем!
Жамц заколебался — ни с золотом, ни с серебром ему расставаться не хотелось. Тем более, что перед такой оплатой не устоит и сам диба! Но тибетские лины у него были, совсем недавно они имели хождение наряду с китайскими монетами.
— Разве деньги императора — уже не деньги? — спросил Жамц насмешливо. Тогда я буду ждать дибу.
Но доньер уже почувствовал поживу и поспешно согласился на китайские монеты. Потом стражники делили деньги по каким-то своим правилам и потому остались обиженные, которые сразу же устроили драку, расквасив носы и наставив синяков под глазами друг другу. Наблюдая за их потасовкой, Пунцаг шепнул Цулунбату, оказавшемуся рядом: «Не кажется ли тебе, что эти стражники ничуть не лучше голаков?» Хранитель ширетуя кивнул: «И голаки, и стражники одинаковы!»
Закончив драку, стражники разрешили каравану следовать дальше и даже вернули кое-что из оружия. Пунцаг, принимая наганы, сразу заметил, что они не его и далеко не все патроны подходили по калибру, но спорить и жаловаться не стал…
Когда отъехали от сторожевого поста на приличное расстояние, Жамц распорядился сделать привал, чтобы подкрепиться и привести себя в порядок. Тут же бегло определили потери. Они оказались немалыми, но могли быть и большими: дорога через Цайдам и перевалы никогда не обходилась без дани!
Не успел Пунцаг сбросить с плеч тибетскую шубу и плеснуть в лицо водой из ручья, как за его спиной остановились четверо тибетских лам в красно-желтых халатах. Они спустились с соседнего перевала, на который их каравану только еще предстояло взойти, и приняли его коричневый халат и петушиный гребень шапки за знаки караван-бажи. Все остальные были одеты по-дорожному и не привлекли их внимания. Пунцаг отер мокрое лицо чистым платком, спросил:
— Вы о чем-то хотите говорить со мной, ламы?
— Мы — мастера мистерий и хотели бы предложить вам и вашим людям цам очищения, который никому не повредит.
— Кто из вас старший?
— Мы все гэцулы.
— Решите сами, кто из вас будет говорить с караван-бажи. Он тоже лама, гэлун. И он ведет в Лхасу этот караван.
Ламы переглянулись: слова Пунцага им пришлись явно не по душе. Подумав, трое кивнули на четвертого:
— Он будет говорить с караван-бажи. Десрид.
— Иди за мной, Десрид, — пригласил Пунцаг. — Гэлун отдыхает в желтой палатке.
Жамц ничуть не удивился гостям. Он знал о бродячих мастерах мистерий, дающих представления путникам и накорпам, но в такой глуши и так далеко от Лхасы не ожидал их встретить.
— Мистерия не повредит моим людям, — согласился он, — но мне нечем вам заплатить! Стражи перевала стали брать слишком дорого с каждого каравана.
— Мы — нищи, караван-бажи, — вздохнул Десрид. — Что дадите, то и возьмем. Даже шо, не говоря о китайских монетах… И еще нам нужен один верблюд.
— Верблюд? — удивился Жамц. — Вы будете возить на нем свою поклажу?
— У нас нет поклажи, караван-бажи. Верблюда мы продадим стражам перевала, а сами пойдем к Цайдаму… Вблизи Лхасы уже ничего не заработаешь.
— Да, стражи и голаки отнимают все у караванов и накорп. И вашего верблюда они не купят, а отберут.
— У нас не отберут, — вежливо улыбнулся Десрид. — Мы — хорошие ламы, а хороший лама продаст даже дохлую собаку рубщику трупов!
Когда тибетец вышел, ширетуй с улыбкой посмотрел на Пунцага:
— Вот каким должен быть настоящий лама! Учись, баньди.
Сообщение, что ширетуй купил мистерию и скоро начнется представление, заставило вспыхнуть потускневшие было глаза, развязало языки. У лам-артистов сразу же нашлось много добровольных помощников, но, похоже, они привыкли обходиться сами.
Мистерия началась скучно: ламы установили походный алтарь и зажгли священные лампады. Потом один из них взял в руки трубу дунчхэнаму, другой раковину, отливающую нежным розовым цветом, и оба стали выдувать хриплую и нудную мелодию, под которую сразу же начали медленный, тягучий танец с молитвой. В ней не было ничего от храмовых молитв и песнопений, слова сливались вместе, как вода в ручье, и медленно, тоскливо струились, нагоняя сон: у-ааа, и-эээ, ы-ооо…
Уже душа не принимала этот вой, но именно на это и было рассчитано вступление, одинаковое, чуть ли не каноническое, для всех мистерий! Главное действо занимало обычно считанные мгновения, а отрабатывать всякую оплату надо было сполна…
Затем один из лам (уже знакомый Пунцагу Десрид) вынул из-за опояски халата длинную бронзовую иглу и начал протыкать ею правую щеку. Скоро кожа вдавилась, лопнула, выделив капельку крови. Но игла пошла дальше, пока не образовала на левой щеке бугорок и снова не прорвала кожу. Десрид протянул черную нитку через обе щеки, завязал ее узлом и открыл рот, чтобы показать язык, который тоже был проткнут иглой и прошит ниткой…
