Поль Махалин - Крестник Арамиса
Во время этого разговора Элион, чувствуя несвоевременность своего присутствия, пытался спрятаться за настенным ковром и даже испытывал желание скрыться под столом.
Людовик между тем сам себя подстрекал, пришпоривал, ожесточался собственным гневом, виски его покрылись потом, голос прерывался, и нервно подергивалась щека.
— Мало нам приходилось терпеть унижений от этих дрянных голландцев, — продолжал он, — так теперь еще надо перед ними кланяться? А ведь сами они никогда не упускали случая надругаться над моей короной и посмеяться надо мной!.. Я нес в общество мир и должен был умолять о нем Вильгельма Оранского, непримиримого врага, столько раз бившего наши армии, и этого государишку Савойского, дочь которого возвысил до своего внука!.. Не я ли предложил вернуть все завоеванное, распустить армию, засыпать гавани, освободить от оружия арсеналы, что там еще? Все для того, чтобы добыть хоть немного покоя для себя и своего народа!
Король замолчал, судорожно вцепившись в кресло. И в следующее мгновение разразился новой бурей гнева.
— Но где уж тут спокойствие! Этот мир достался мне ценой таких уступок! Какого стыда и унижений мне это стоило!.. И вот атакуют снова, без поводов, без смысла, без всяких оправданий!.. Они уже обсуждают, как оккупировать мои территории, как разделить мое достояние и вырвать у Франции провинции, которые в нее входят как части одного организма, с тех пор как она существует, со времен Карла Великого!
Никогда еще мадам де Ментенон не видела короля таким разъяренным.
— Сир, — воскликнула она. — Успокойтесь! Возьмите себя в руки! Мы не одни! — она смотрела на Элиона, и ее взгляд, жесты, вся ее фигура приказывали молодому барону: «Выйдите!»
— Клянусь, — не успокаивался Людовик, — я не вынесу этого последнего оскорбления… Уж лучше умереть, чем передать правнукам истоптанное, изничтоженное наследство, которое предки мне передали нетронутым!.. Скорее я найду в себе силы вынуть шпагу из ножен и вонзить себе в сердце, чем видеть похороны своей чести и чести Франции!
Обессиленный, король упал в кресло.
— Господи, прошу покоя!.. Хоть немного покоя!.. Для меня, для моих подданных, для человечества!
— Но, сир, — воскликнула маркиза, — что вам мешает получить этот покой?
Людовик бросил на нее бешеный взгляд.
— Вы мне советуете отречься от престола?
— О сир, как вы могли подумать?..
Старый монарх махнул рукой и опустил голову на грудь.
— Если бы я и решился отказаться от тревог и забот власти, на кого бы я взвалил ее, боже правый?!.. Герцог Бургундский еще недостаточно созрел, чтобы править, Небо отняло у меня великого дофина…
— Сир, у вас есть другие дети.
— Да, ваши бывшие воспитанники, герцог дю Мэн и граф Тулузский… Но мадам, ваши труды по их воспитанию не сотрут пятна их рождения.
— У вас есть друзья, люди, служащие вам верой и правдой, советчики, жена, наконец…
— У владык не бывает друзей, у них есть только лакеи… У них нет советчиков, есть только люди, заинтересованные их обманывать. Что касается жены…
— Осмелитесь утверждать, что она не верная и преданная ваша подруга?
— Преданная своему честолюбию и гордыне. Такая же верная, как угрызения совести у преступника…
Мадам де Ментенон встрепенулась и зашипела:
— Ну что ж, пусть будет так. Оскорбляйте меня, сир! Оскорбляйте ту, единственной целью которой было заставить уважать себя, ту, которая работала день и ночь над совершенствованием своей души в учении и молитвах. Ту, что старалась примирить с собой ваше величество, создав лучшую жизнь, прежде чем вы познаете блаженство жизни вечной… Ту, что освободила двор от всех нечистот и благодаря которой Людовик Великий стал Людовиком Безупречным… Поистине вам есть на что сетовать!.. Думаете, что мое счастье равно положению? — Она поднесла платок к глазам. — Супруга за ширмой, не признаваемая тем, кто должен ее оберегать, принявшая на себя скрытую вражду знати, так и не простившей ей этого странного возвышения, принявшая на себя ненависть народа, видящего в ней только фаворитку. В Версале меня называют его преосвященством в юбке, в Париже мажут грязью дверцы моего экипажа…
И с грустью, быть может искренней, добавила:
— Ах, сколько раз во дворце я сожалела о своей комнатушке в монастыре Сестер милосердия на Королевской площади, где была небогатой, безвестной и спокойной!
Людовик не слушал ее больше. Мысли об одиночестве и бессилии терзали его гордую душу. Упершись локтями в колени, он закрыл лицо руками, и сквозь исхудавшие пальцы просочились слезы, покатились вдоль запястий и затерялись в кружевах манжет.
Великий король плакал.
…Когда в тот день крестник Арамиса был представлен генерал-майору де Бриссаку, старый вояка воскликнул с солдатской откровенностью, ероша белые усы:
— По рукам! Мне все рассказали, и я был тронут до глубины души. Хотите поговорить с его величеством? Хорошо, этим вечером, когда он поужинает, будете удостоены этой чести. — И, многозначительно подмигнув, добавил: — Но только ни слова о своем вчерашнем подвиге! Не забывайте, что ваш противник — ставленник господина дю Мэна и отца Ле Телье. Не говоря уже о том, что король не шутит с дуэлянтами.
Вот так с помощью господина де Бриссака барон и передал королю послание Арамиса. Людовик быстро пробежал его и, потрясенный прочитанным, направился к мадам де Ментенон, сделав знак гонцу следовать за ним, дабы выяснить у него некоторые детали.
Так наш провинциал оказался свидетелем беседы государя и маркизы. Мы видели, сколь энергично последняя знаками требовала, чтобы он ушел. Но бедный юноша не был в состоянии понять намек.
Он совсем растерялся. Сцена королевской скорби потрясла его до глубины души. Элион испытывал благоговение перед этим высшим существом, перед этой ослепительной звездой, полубогом, чей трон подобен алтарю Юпитера, одно движение бровей которого, казалось, должно заставить содрогаться все вокруг. И вот теперь барон видит перед собой дряхлого старика, согнувшегося под бременем болезни и лет, с хилыми ногами, мертвенно-бледным лицом, испещренным морщинами, со впалыми щеками, потухшим взглядом и седыми всклокоченными волосами, выглядывающими из-под сдвинутого парика. Возможно ли это? Удивление и жалость смешались в нем.
Мы уже говорили, что мадам де Ментенон сначала забыла о бароне, который, стоя в своем углу, старался изо всех сил сделаться незаметным. Но, когда она произносила последнюю фразу, взгляд ее остановился на Элионе, и разъяренная тем, что молодой человек все еще здесь, маркиза решительно направилась к нему, чтобы вытолкать его вон.
