Георгий Свиридов - Ринг за колючей проволокой
— Андрей!
Он оглянулся.
— Лейли…
Она подбежала и, запыхавшись, неловко сунула ему в руки букет цветов.
Они, как тогда около ринга, застыли друг против друга. Потом Андрея подтолкнули товарищи:
— Поезд тронулся.
Лейли порывисто обхватила его шею и впервые поцеловала:
— Мой джигит, я буду ждать тебя…
Андрей долго махал ей из открытой двери товарного вагона. Он, забыв обо всем, смотрел на удаляющуюся станцию, жадно искал глазами в толпе людей Лейли…
Вот уже почти три года, как они не виделись, но в ушах его по-прежнему явственно звучит ее дрогнувший голос: «Мой джигит, я буду ждать тебя…», а на щеке свежо ощущение поцелуя…
Андрей вздыхает и смотрит вниз. За столом сидят болгарин Дмитро, немец Курт, чех Владек и несколько русских. Чесноков, бухгалтер из Киева, вполголоса рассказывает о том, как он проводил воскресные дни. Одни заключенные слушают украинца, другие что-то мастерят, третьи молча смотрят на стену. И на ней, на белом квадрате, как на большом экране, каждый — в который раз! — мысленно просматривает кинокартину о своей прошлой жизни. Настоящее ужасно, а будущее покрыто мраком. Никто не знает, что его ожидает завтра…
Андрей слезает с нар, берет табуретку и подсаживается к заключенным:
— Споем, что ли?
Бурзенко негромко запевает свою любимую, которую выучил в плену:
Меня на фронт родная провожала,Я на вокзале расставался с ней,Она сквозь слезы тихо мне шептала:«Будь верным сыном Родины своей».
Песню подхватывают голоса. Поют тихо, чтобы не услыхали охранники.
И я пошел, я побывал в сраженьях,Москву родную грудью защищал.Был дважды ранен, был я в окруженье,Помимо воли, к немцу в плеч попал.Когда схватили, в бункер посадили,Давали пищу только раз в три дня.Но только волю, волю не сломили.Еще сильней, Москва, люблю тебя!Еще сильней о Родине мечтаю,Еще сильнее сердце рвется в бой.Как тяжело за каменной стеною.Москва родная, я навеки твой!Я вынес муки, вынес униженья,Смотрел я смерти много раз в лицо,Но никогда не ползал на коленяхИ никогда я не был подлецом.Но если, мать, судьба не пожелает,Чтоб сын твой дожил до счастливых дней,Когда-нибудь из песни ты узнаешь:Твой сын был верен Родине своей!
Песня сближает узников, рождает светлые мысли, зовет к солнцу, к свободе…
На плечо Андрея ложится теплая широкая ладонь. Он поворачивается. Перед ним Гарри Миттильдорп.
— Андрэ, нам надо поговорить.
Андрей, научившийся в плену кое-как объясняться по-немецки, кивает головой:
— Хорошо.
Они выходят в умывальню. Там сыро и пусто. Гарри начинает умываться. Андрей ждет.
С первых дней пребывания в Большом лагере Бухенвальда Андрей сблизился с этим веселым, никогда не унывающим голландцем, революционером, спортсменом рабочего клуба.
— Андрэ, — прервал молчание Гарри, — ты знаешь спорт? Да? У тебя крепкие руки.
Бурзенко улыбнулся:
— Я был боксером.
— Бокс? — Гарри оживился. — Это очень хорошо! Я знаю, Андрэ — боксмайстер!
Андрею хотелось рассказать голландцу о своей Родине, о далеком Ташкенте, где во Дворце пионеров он осваивал технику бокса, о спортивном клубе, о соревнованиях. Но запас немецких слов у него был еще мал, и он не мог перевести голландцу всего того, о чем думал.
— Видишь ли, Гарри, я был не боксер, как у вас понимают, а любитель, — пояснил Андрей. — Понимаешь, любитель.
— Понимаю, — Гарри пожал ему руку. — И здесь нужны сильные, смелые парни…
Вдруг из блока донесся необычный шум и выкрики.
«Драка», — подумал Бурзенко и вместе с голландцем бросился к дверям.
В блоке какие-то незнакомые заключенные с зелеными треугольниками на пиджаках били Каримова. Узбек, видимо, только пришел и еще не успел снять верхнюю куртку. Четыре уголовника, обступив Батыра, ударами гоняли его по кругу словно биллиардный шар. На руках у бандитов темнели перчатки. Настоящие, боксерские. Заключенные, не скрывая гнева, толпились в стороне, но вступиться не решались.
Андрей в два прыжка очутился рядом с Каримовым. Уголовники бросились на смельчака. Но Бурзенко опередил их. Он сбил с ног одного, мгновенно повернулся к другому и, увернувшись от тяжелого размашистого удара, приблизился к бандиту вплотную. Тот попытался отскочить, но не успел. Андрей обрушил на него апперкот — удар снизу по солнечному сплетению. Охнув, негодяй повалился на пол.
На помощь Андрею бросился и голландец. Вдвоем они быстро заставили бандитов отступить. Те обратились в бегство, бросая тяжелые боксерские перчатки.
— Что же вы… одного бьют, а вы смотрите? — Бурзенко тяжело дышал, разгоряченный дракой.
— Трусите?
Заключенные молчали.
Бурзенко много еще не знал. Он был новичком в Большом лагере.
— Посмотрим, насколько тебя хватит, — мрачно ответил киевлянин Чесноков. — Ты думаешь, на этом все кончилось?
Глава пятнадцатая
Едва заключенные улеглись на своих матрасах, как в барак толпою ввалились зеленые. Это были «буйволы» во главе с Трумпфом.
Притаившись на своих местах, узники с жалостью посматривали на новичка: бить будут…
— Кто тут боксмайстер? — насмешливо спросил Трумпф.
Прятаться было бесполезно. Андрей слез с нар:
— Ну, я…
Бандит презрительно осмотрел Андрея.
— Этот скелет? Боксмайстер?
Два уголовника с синяками под глазами услужливо подтвердили Трумпфу, что это он и есть.
— Ха! — бандит осклабился. — Пальцем ткни — упадет!
Андрею бросили боксерские перчатки.
— Одевай!
Но поднять их Бурзенко не успел. Рядом с ним оказался Миттильдорп. Схватив перчатки, голландец встал перед бандитом.
— Я тоже боксер. Давай схватимся. По-честному!
Рыжие брови Трумпфа угрожающе сдвинулись.
— Опять, Гарри, напрашиваешься? Мало я тебя бил?
— Назначай судью!
— Ну, держись, — Трумпф стал натягивать перчатки. — Обработаю тебя. Для разминки.
Бурзенко понял, что Гарри пытается спасти его, принимая на себя ярость зеленых.
Андрей стал возражать. Но Трумпф прорычал:
— Ты, скелет, смотри и дрожи! Сейчас и к твоим костям доберусь!
Уголовники расступились, освобождая место для поединка.
Бурзенко еще не знал, что его новый друг голландец не первый раз боксирует с Трумпфом и хорошо изучил все коварные приемы недавнего боксера. Выходя на поединок, Гарри жертвовал собой, надеясь в какой-то мере ослабить свирепого бандита. Голландец не был уверен в Андрее. Он опасался, что в жестоком боксерском бою, похожем на избиение, сломается воля русского парня. Бурзенко мрачно наблюдал за поединком. С первой же минуты он убедился в том, что рыжий уголовник с квадратным лицом и покатыми плечами действительно боксер. И притом хороший. Он был тренирован, легко передвигался, ловко уходил от ударов, резко и точно бил. Он был хозяином положения.
