Две стороны стекла - Александра Турлякова
Что же делать? Вот прилипли!
Поднимаю глаза, мимо проходит женщина с собакой, с маленьким пуделем, глядит на меня удивлённо. Наверное, я её напугал в сумерках-то, шевельнувшись у дерева.
— Ой! — кричит она. — Что вы тут делаете?
Я вскидываю руку к губам, этим жестом прошу её молчать, не выдавать меня, но куда там, она замолкать и не думала.
— Шляются тут всякие, на ночь глядя! Уже пора дома сидеть!
Я понимаю, что обнаружил себя и без слов срываюсь с места, краем уха улавливаю знакомый топот ног по дороге, по тротуарам.
Бегу сломя голову, слышу за спиной:
— Вот он, падла! Вон он, лови!
Ныряю на маленькую улочку, бегу мимо забора из штакетника. На меня из темноты двора вылетает собака, прыгает передними лапами на забор, лает на всю округу. Вот чёрт! Она, как маяк, привлекает к себе моих преследователей.
Я бегу дальше. Перелетаю через дорогу и шмыгаю в ещё одну подворотню. Это какой-то лабиринт, будет ли отсюда выход? В домах уже зажигают свет. На фоне горящих окон меня хорошо видно, и я устремляюсь к дому, где не видно света. Добегаю до него и тут же опускаюсь на корточки, замираю, чтобы не видно было движения со стороны. Стараюсь даже не дышать. Слежу глазами за двигающимися фигурами в стороне. Проклятые нацисты! Они не отстают, как собаки-ищейки, идут по запаху, откуда у них это? Профессиональный нюх? Вот уроды. Сколько у них было таких, как я?
— Эй, Клин, у тебя там не видно? — переговариваются скины между собой, называя друг друга по прозвищам.
— Нет! Надо дальше смотреть…
— Не дёргайтесь, куда он денется? Тут кругом заборы и собаки, прямо побежит… Поймаем…
Голоса приближались ко мне. Долго я не выдержу, они всё ближе и ближе, точно скоро побегу, вперёд и прямо, как они и сказали. Проклятье! Чертыхаюсь сквозь зубы. Тут и правда кругом частные дома с заборами и собаками, ни чердаков тебе, ни подъездов, ни подвалов… Они поймают меня, это дело времени. Что же делать?
Озираюсь по сторонам. В этом доме нет не только света, лишь сейчас замечаю, что он старый и заброшенный, забор покосился, и доски не везде сохранились. Это не тоненький штакетник, а нормальные широкие доски, и рядом со мной одной не хватает. Пробую ещё одну, чтоб расширить дыру в заборе. Везёт мне сегодня на дырки в стенах! Да и сам я, если честно, в порядочной дыре оказался. Подвезло же попасть этим козлам на глаза. Мать, наверное, дома с ума сходит, и мобила там звенит на всю улицу. Если никто его ещё не утащил…
Доска поддаётся. Ржавый гвоздь легко вышел из гнилой прожилины забора внизу, но вверху второй держался. Но я сумел поднять доску и пролез на ту сторону. Теперь я в палисаднике чужого дома, пустого и не жилого. Стараюсь тихо продираться через ветки малины и ещё чего-то колючего. Хорошо, что я в толстовке, карябаю только щеку и немного руки.
Замираю, когда мимо проходят националисты. В кустах в человеческий рост меня почти не видно, если ребята эти не будут смотреть по сторонам слишком пристально.
— Где этот козёл? Куда он делся?
— Не истери, найдём. Куда он здесь спрячется?
— Блин! Темно уже, как у негра в жопе… — Заржали на всю улицу. — Фонарик бы… У меня мобила без фонаря… Только зажигалка…
— Просто слушайте…
Я пропускаю их мимо, и, подождав ещё немного, добираюсь до дома. Одно окно без рамы и стёкол, кто-то уже поживился, должно быть. Ещё пара секунд, и я уже внутри, замираю у беленой когда-то стены и через оконный проём слежу за своими преследователями. Словно чуя, где я, они проходят опять мимо дома, выискивают меня в темноте.
Отсидеться, походу, не получится, не стоило и надеяться. Медленно шажок за шажком отхожу спиной к проёму в другую комнату. Если что-нибудь под ногу попадёт, мне хана. Этот дом ловушкой станет.
Тихо. Только сердце колотится в самом горле, и в лёгких саднящая боль. Дышу загнанной собакой, открыв пересохший рот. Вспомнился невольно старый прикол ещё со школы: «Я не из тех, кто быстро бегает, я из тех, кого хрен догонишь…» Догонишь, ещё как догонишь! Если упорно догонять, любого достать можно. А я не спортсмен, мне просто жить охота.
В доме напротив собачка разрывается, её лай заглушает голоса ребят на дороге, реплик не разобрать, лишь отдельные слова, удивительно, маты среди них хорошо угадываются. Вот уж страшная сила нецензурного слова. Все иностранцы именно их хорошо схватывают, энергетика убийственная…
И что я этим скинхедам сделал? Откуда такая ненависть? Те, кто содержимым карманов интересуются, давно бы уже отвязались, но эти не из таких. Они идейные, мать их на пьедестал! Русскую их матушку да по матушке послать! И не по факсу, не по факсу… Чтоб не рассмеяться, не дай Бог, кусаю костяшки на исцарапанной ладони. Перемещаюсь вглубь дальней комнаты. Здесь есть ещё одно окно, на соседнюю улицу смотрит, и в него попадает немного света из домов напротив и фонаря на столбе.
Что-то тускло отблескивает в самом тёмном углу. Что это может быть в заброшенном, всеми покинутом доме? Несмотря на усталость и переживаемый страх, осторожно подбираюсь поближе. Клад тут, конечно, на виду у всех мне никто не оставит, но всё же любопытство — это порок… Это страшная сила, с ней не всегда справишься.
Чёрт! Это — зеркало. Старое зеркало в причудливой резной раме. Большое, из тех, что в полный рост. И почему его хозяева с собой не забрали? Такую редкую и старую штуковину и в антиквариат можно сдать, если самим не нужна. На гладкой поверхности ровная бархатистая шуба из застарелой пыли. Я провожу по ней раскрытой ладонью раз и ещё раз. Несколько долгих, как вечность, секунд смотрю на своё отражение. Вообще не люблю смотреть в зеркала в темноте. Это ещё с
