Альберто Васкес-Фигероа - Карибы
Потом, когда опустился вечер, он начал понимать — глупо беспокоиться о том, что будет завтра, если завтра может и вовсе не наступить, и постепенно им завладела страшная слабость, точнее сказать, безнадежная апатия в сочетании с нежеланием бороться за жизнь, и почти целых три часа ему казалось бесполезным пытаться спасти собственную потрепанную шкуру.
За этот долгий и утомительный год ему удалось избежать стольких опасностей, что часто Сьенфуэгос спрашивал себя: неужели судьба будет находить всё новые и новые способы загнать его в угол? Со временем он пришел к выводу, что извращенное воображение его злого рока всегда превосходит то, что канарец мог бы себе представить.
И теперь судьба снова загнала его в угол без всякой надежды выбраться. Перед ним расстилалось тихое зеленое море, кишащее голодными акулами, а за спиной распахнула свою пасть непроходимая сельва, полная неведомых опасностей.
— Вот дерьмо! — воскликнул он.
И вновь Сьенфуэгосу пришлось спасаться воспоминаниями об Ингрид, отчаянно цепляясь за хрупкую надежду когда-нибудь встретиться с ней в Севилье. Едва представив ее прекрасное лицо, вспомнив, как руки ласкали ее нежное упругое тело, он нашел в себе силы взобраться на вершину скалы и дать себе слово, что непременно спасет свою жизнь — хотя бы для того, чтобы однажды воссоединиться с любимой.
Но что теперь делать? Куда идти?
Он знал лишь одно: Испания в той стороне, где восходит солнце.
Во время нескончаемого путешествия на борту «Санта-Марии» он изо дня в день видел рассвет за кормой, а значит, теперь должен держать путь навстречу рассвету, если когда-нибудь хочет снова встретиться с белокурой немкой.
Правда, их разделяли более трех тысяч миль и глубокий океан, но что значат подобные пустяки против настоящего чувства?
В эту минуту он вдруг вспомнил тот день, когда впервые увидел тяжелую лодку, которую старый Стружка, Кико Немой и Кандидо Рыжий строили в потаенной пещере к северу от залива, и вдруг почувствовал, что ему прямо-таки необходимо выяснить, что с ней сталось. Он поднял оружие, пересек ручей и двинулся через заросли по тропинке, почти незаметной постороннему глазу, которая привела его сначала на крошечное кладбище, где покоились те, кому посчастливилось умереть до ужасной резни и повезло иметь друзей, водрузивших на могилах каменные плиты с их именами.
На минуту он остановился перед последней плитой, чтобы отдать покойным долг памяти или хотя бы помолиться за их души, но тут перед его мысленным взором встали полузабытые уже лица Сальватьерры, умершего от укуса змеи, толстого повара, зарезанного за то, что занимался любовью с любвеобильной индианкой, и вице-губернатора Педро Гутьерреса, пронзенного стрелой.
Затем он долго прятался в зарослях, пока не убедился, что ни один туземец за ним не последовал, после чего спустился по отвесной скале к бухте, где скрывался вход в пещеру.
Сердце Сьенфуэгоса тяжело забилось, когда он раздвинул кусты, скрывающие вход, шагнул внутрь и долго неподвижно стоял, стиснув рукоять шпаги, пока его глаза не привыкли к темноте, в готовности отскочить при малейшей опасности.
Наконец, он различил очертания лежащей слегка на боку лодки, немного потрепанной водой, поднявшейся во время бури и без жалости бившейся о скалы. Тем не менее, корабль выглядел таким же крепким, как и в тот первый раз, когда несколько месяцев назад его увидел Сьенфуэгос.
Он обошел вокруг, тщательно осматривая корабль. Он был около восьми метров в длину, почти три в ширину и два в высоту. Конечно, в своей жизни канарец видел не так много кораблей, но что-то подсказывало, что этот вполне надежен и при наличии опытных моряков на нем можно совершать достаточно сложные переходы, не мечтая, конечно, достичь испанских берегов.
Канарец откинул кормовой люк, заглянул внутрь и чуть не присвистнул от удивления, поскольку на него вдруг уставились два испуганных блестящих глаза.
— Боже ты мой! — поразился он. — Стружка!
— Сьенфуэгос! — откликнулся еле слышный печальный голос. — Это ты, Сьенфуэгос?
— Это я, старик! Как я рад тебя видеть! Я думал, что все погибли...
В ответ раздались лишь всхлипы, довольно долго бедняга плотник не в силах был произнести ни слова, лишь обнимал Сьенфуэгоса за шею, зарывшись осунувшимся лицом ему в плечо, и размазывал сопли.
— Я тоже так думал, — наконец еле слышно пробормотал Стружка и икнул. — Один дикарь ранил меня в ногу, но я сумел собраться с духом и доползти сюда в надежде, что кто-нибудь еще вернется. Но прошло уже столько времени, что я отчаялся... Ты один?
Канарец грустно кивнул.
— Боюсь, что да, старик. А еще немного, и я бы ушел.
Он помог Стружке выбраться из укрытия и сесть на накрененную палубу.
— Как твоя нога?
— Лучше, хотя боюсь, что нормально ходить уже никогда не буду. — Старик махнул наружу. — А что произошло там? — поинтересовался он.
— Я точно не знаю. Синалинга меня чем-то опоила, и я проспал три дня, а когда проснулся, то всё уже кончилось. Ты же мне веришь, правда? — спросил он, пристально посмотрев плотнику в глаза.
Старик с силой стиснул ему руку, выражая доверие и дружбу.
— Конечно, Гуанче! Я же тебя знаю и могу поклясться, что на тебя можно положиться, и яйца у тебя есть. Вспомни, я же сам тебя выбрал, чтобы уплыть вместе с нами, — грустно улыбнулся он. — Я всегда был уверен, что твоя индианочка как-нибудь тебя спасет.
— У нее родился сын, — с явной печалью сообщил рыжий. — Но она его забрала.
— Не вини ее. Твой сын всегда будет ее первенцем, а, учитывая ситуацию, не думаю, что твоя голова многого стоит... Как и моя.
— Но все же мы живы. И теперь нас двое, — канарец сел на борт корабля, словно у него подкосились ноги. — Боже! — воскликнул он. — Не могу передать, как же я рад тебя видеть! Я чувствовал себя таким одиноким...
— А представь, как я себя чувствовал — раненый и голодный! Клянусь, я столько не молился за все шестьдесят лет своей жизни, как за последние дни. И что теперь будем делать? — с тревогой спросил Стружка, заглянув Сьенфуэгосу в глаза.
— Понятия не имею.
— Они все еще там?
— Кто? Воины Каноабо? Нет, они ушли. Остались только люди Гуакарани, но у меня больше нет к ним доверия.
— Они нас предали.
— На самом деле мы сами себя предали. Если бы мы попытались по-настоящему подружиться с ними и научились бы их уважать, ничего этого бы не случилось.
— Все равно уже поздно каяться, — горько вздохнул старик. — Сейчас для нас главное — убраться отсюда как можно дальше. Хотя вряд ли мы сможем далеко уйти с моей-то больной ногой!
