Рафаэль Сабатини - ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША
Ожидая приглашения, наши путешественники стояли поодаль от праздной толпы. Они составляли весьма живописную группу: худощавый, стройный Андре-Луи с тёмными незавитыми волосами, собранными в косицу, в оливково-зелёном верховом костюме со шпагой на боку и высоких сапогах; немолодой и коренастый господин де Керкадью в чёрном с серебром одеянии, держащийся немного скованно, словно отшельник, чуждый многолюдных сборищ; высокая, невозмутимая госпожа де Плугастель в элегантном платье, подчёркивавшем её неувядаемую красоту. Прекрасные грустные глаза дамы обращены на сына и, кажется, совсем не замечают окружающих; и, наконец, грациозная Алина, очаровательно-невинная в своём парчовом розовом наряде. Её золотистые волосы уложены в высокую причёску, синие глаза робко рассматривают обстановку.
Но вновь прибывшие не привлекли внимания искушённых царедворцев. Вскоре из зала, salon d'honneur[2], вышел некий благородный господин и быстрым шагом направился к группе де Керкадью. Спешка, однако, не препятствовала этому далеко не молодому, склонному к полноте придворному двигаться с величавостью, отметавшей всякие сомнения в высоком мнении названного господина о собственной персоне, достойной своего блестящего, в прямом и в переносном смысле, одеяния.
Не успел он подойти, как Андре-Луи уже осенила догадка относительно этой блистательной персоны. Господин церемонно склонился над ручкой госпожи де Плугастель и ровным, сдержанным тоном сообщил, что он счастлив лицезреть мадам живой и невредимой.
— Полагаю, вы на меня не в претензии, сударыня, поскольку задержались в Париже по собственной воле. Для нас обоих, вероятно, было бы лучше, если бы вы поторопились с отъездом и приехали раньше. А сейчас, пожалуй, можно было и не утруждать себя дорогой, ибо в самом скором времени я сам вернулся бы к вам в свите его высочества. Тем не менее я рад вас видеть. Надеюсь, вы здоровы и путешествие было не слишком утомительным.
В таких вот напыщенных выражениях приветствовал граф де Плугастель свою графиню. Не дав ей времени ответить, он повернулся к её спутнику.
— Мой дорогой Гаврийяк! Неизменно заботливый кузен и преданный кавалер!
Андре-Луи почудилась насмешка в прищуренных глазах графа, пожимающего руку Керкадью. Молодой человек окинул неприязненным взглядом надменную фигуру с крупной головой на непропорционально короткой толстой шее, увидел бурбоновский вислый нос и мысленно заключил, что тяжёлый подбородок в сочетании с вялой линией губ навряд ли говорит о твёрдости характера.
— А это кто? Ах, неужели ваша прелестная племянница? — продолжал граф, внезапно перейдя на приторно-вкрадчивый тон, и как-то даже подмурлыкнул. — О, милая Алина, как вы повзрослели, как похорошели с тех пор, как я вас видел в прошлый раз! — Тут граф перевёл взгляд на Андре-Луи, сдвинул брови и, не припомнив, изобразил ими немой вопрос.
— Мой крестник, — коротко отрекомендовал Андре-Луи сеньор де Гаврийяк, не назвав его имени, ставшего в последнее время чересчур известным.
— Хм, крестник… — Граф Плугастель пошевелил бровями на узком лбу. — Хм!
В это время люди, узнав его супругу, обступили группу, и наконец посыпались вопросы, едва понятные в шуршанье шёлка и шарканье подошв. Но граф, вспомнив о высокой аудиенции, избавил путешественников от легкомысленной толпы и препроводил в приёмный зал.
Глава II. ШЕНБОРНЛУСТ
Вообще-то Андре-Луи сомневался в необходимости и желательности своего участия в этой аудиенции, но уступил вежливой настойчивости господина де Керкадью. Он вошёл следом за остальными в просторный светлый зал с колоннами и очень высокими окнами. Бледный солнечный луч, пробившийся сквозь тяжёлые облака, коснулся яркого узора на толстом абиссинском ковре, блеснул на богатой позолоте мебели и рассыпался на тысячу искорок в огромной хрустальной люстре, подвешенной к живописному потолку.
В позолоченном кресле, по сторонам которого стояли полукругом придворные мужья и дамы, сидел краснолицый человек лет тридцати с лишним, одетый в мышиного цвета бархат с золотым шитьём, с орденской лентой на груди.
Граф де Прованс пока не превзошёл тучностью своего брата, Людовика XVI, но и сейчас его дородность уже внушала уважение. Без сомнения, он унаследовал её вместе с другими фамильными чертами — узким лбом, грушевидным лицом с большим бурбоновским носом и безвольным двойным подбородком и пухлыми губами сластолюбца. Голубые глаза навыкате влажно блестели под ровными дугами густых бровей. Весь его облик говорил об осторожности не от большого ума и важности, а от сознания собственного достоинства. Разглядывая принца, Андре-Луи безошибочно угадал в нём тщеславного глупца и глупого упрямца.
По правую руку от его высочества стояла графиня де Прованс — тощая особа в синих и белых шелках, с какой-то матерчатой тыквой на голове. Надменно-брезгливое выражение делало её лицо, и так обделённое привлекательностью, просто отталкивающим. Слева от кресла стояла женщина помоложе. Хотя назвать графиню де Бальби красавицей было тоже нелегко, её ладная фигурка и живое лицо могли объяснить, почему эта дама добилась признания официальной любовницей его высочества.
Господин де Плугастель вывел свою супругу вперёд. Монсеньор наклонил напудренную голову и с печалью смертной скуки в глазах пробормотал слова приветствия. Впрочем, когда ему представили мадемуазель де Керкадью, глазки его загорелись, и, оценив её свежесть и очарование, граф оживился.
— Мы рады приветствовать вас, мадемуазель, — изрёк он, раздвинув в улыбке пухлые губы. — Надеемся почаще видеть вас при дворе. Ваша врождённая грация не оставляет сомнений, что тут ваше законное место.
Мадемуазель ответила реверансом, пролепетала «Монсеньор» и собралась было удалиться, но её задержали. Его высочество в своём неизречённом тщеславии мнил себя в некотором смысле поэтом, и решил, что это подходящий случай продемонстрировать свой дар метафориста.
— Как допустили небеса, — пожелал узнать высокородный куртуазье, — что столь прекрасный бутон из цветника французского дворянства до сих пор не пересажен в сад, покровительствуемый короной?
Алина с похвальной скромностью отвечала, что пять лет назад провела три месяца в Версале под опекой своего дядюшки Этьена де Керкадью.
Его высочество горячо выразил досаду на себя и скупую в милостях судьбу, позволившую ему остаться в неведении об этом факте. Призвав в свидетели небеса, принц недоумевал, как он мог обойти вниманием подобное событие? Потом монсеньор помянул дядюшку Этьена, которого глубоко чтил и кончину которого не перестаёт оплакивать по сей день. Эта часть его речи была довольно искренней. Слабый характер заставлял принца искать в своём окружении какую-нибудь сильную личность, на которую он мог бы опереться. Такой сильный человек становился его советчиком, другом, фаворитом и был столь же необходим графу Прованскому, сколь и любовница. Одно время эту роль при нём играл Этьен де Керкадью. Будь он жив, он, наверное, и сейчас продолжал бы её играть, ибо у монсеньора имелись и добродетели, к числу которых следует отнести верность и постоянство в дружбе.
