Пьер Понсон дю Террайль - Тайны Парижа
— Молчите, Гонтран, молчите! — перебила его молодая женщина.
— Я никогда не спрашивал вас о том таинственном прошлом, которое вы так тщательно скрывали от меня. Вы были прекрасны, умны и вы страдали; я полюбил вас с первого взгляда. А потом, — о Боже! ведь молодость отважна и любит вступать в неравную борьбу, — я захотел бороться против вашего горя, отчаяния, уныния, против всего, что так терзало вас. Я осмелился надеяться, что ваше разбитое, усталое сердце сохранило хотя одну струну, способную издать звук. Я вернул к жизни вас, готовую умереть, я надеялся, что вы полюбите меня, и вы любите меня теперь… В течение целого года, как мы покинули Францию, вы счастливы…
Прекрасная путешественница молча пожала руку своему спутнику.
— Однако, — прибавил он, — теперь я боюсь.
— Чего? — спросила она.
— Возвращения, — пробормотал он.
— Какое безумие!
— Ах, дорогая моя, если бы вы только знали, сколько непостоянства, скептицизма и разочарования в этом проклятом городе — Париже; если бы знали, как страдают там все, кто любит!
— Какая же тому причина? — спросила она.
— Ревность, — ответил глухим голосом путешественник. Улыбка мелькнула на губах молодой женщины. Ее спутник принял эту улыбку за выражение любви, но беспристрастный наблюдатель уловил бы в ней насмешливое сострадание.
— Ах, — продолжал Гонтран, — когда любят, как я, то ревнуют и к тени, и к солнцу, проникающему в будуар любимой женщины, ревнуют и к взглядам восхищения праздной толпы. А кто знает? Может быть, вы скоро разлюбите меня? В Париже так много молодых и красивых мужчин.
Она с негодованием пожала плечами. Заметив это, Гонтран просиял и сказал ей:
— Вы ангел!
Пока путешественники обменивались взаимными любезностями, местность, по которой они проезжали, становилась все пустынней. Далекий горизонт исчез, ущелье, по которому катилась карета, сузилось, и жалкая горная растительность уступила мало-помалу место густому, высокому сосновому лесу.
Вдруг ямщик обернулся.
— Господин маркиз, — сказал он на плохом французском языке, — наступила ночь, а дорога плоховата. На прошлой неделе разбойник Джузеппе и его шайка напали здесь на двух англичан. Оружие при вас?
Молодой человек вздрогнул; затем, протянув руку в кузов кареты, вытащил оттуда пару пистолетов.
— Стегни лошадь и кати во весь опор, — приказал он.
Услышав имя Джузеппе, молодая женщина встрепенулась, и вдруг смертельная бледность разлилась по ее лицу.
Путешественник заметил эту перемену и приписал ее волнению, охватившему ее при рассказе о нападении разбойников, которыми кишели итальянские дороги.
— Леона, — страстно сказал он ей, — не бойтесь ничего… Что бы ни случилось, я умру, защищая вас.
Молодая женщина недоверчиво покачала головой, а карета продолжала мчаться вперед.
Ночь близилась; солнце золотило вершины гор, тени падали на долину, и мрак, первый предвестник звезд, придавал каждому близкому и отдаленному предмету прихотливые, фантастические очертания.
Маркиз Гонтран де Ласи — так звали путешественника — сидел вооруженный парой пистолетов; возле него лежал кинжал с трехгранным лезвием, привезенный им из Индии.
Маркиз был храбр до безумия; он часто рисковал жизнью, а кровавые приключения во время путешествий доставляли ему какое-то непонятное наслаждение, однако на этот раз он чего-то страшился… Он взглянул на Леону.
Вдруг шагах в двадцати в кустарнике, окаймлявшем дорогу, мелькнул свет и просвистела пуля. Одна из лошадей, запряженных в карету, упала, раненная насмерть.
Маркиз, услышав выстрел, встрепенулся подобно боевому коню при звуке трубы.
— Откиньтесь в глубь кареты, — сказал он Леоне, — там пули не коснутся вас…
Он выскочил из кареты с гибкостью тигра, с кинжалом в зубах и держа по пистолету в каждой руке. Слуга его, бывший солдат, служивший под его начальством, последовал его примеру. В тот же миг два человека вышли из чащи кустарника. Один держал ружье наготове, а у другого оно было перекинуто через плечо и еще дымилось.
— Господин иностранец, — сказал последний, — подождите одну минуту, не стреляйте. Я хочу поговорить с вами.
— Что вам угодно? — спросил Гонтран.
Разбойник остановился на почтительном расстоянии и вежливо поклонился.
— Сударь, — сказал он, — меня зовут Джузеппе, и мое имя должно быть знакомо вам.
— Вы ошибаетесь.
— В таком случае, так как вы не знаете меня, то я сейчас дам вам некоторые разъяснения.
— Говорите, я слушаю вас.
— Сударь, — продолжал разбойник, — я неаполитанец по происхождению, разбойник по профессии, дилетант по своим привычкам и поэт по призванию; я люблю слушать оперы в Сан-Карло и Скала и пишу в свободное время звучные стихи, которые пою, аккомпанируя себе, в остальное время я обираю путешественников на больших дорогах.
— Господин разбойник, — холодно возразил Гонтран де Ласи, — надеюсь, вы не для того остановили меня, чтобы прочесть мне свои стихи и расспросить меня о какой-нибудь новой оперной примадонне?
— Разумеется, нет.
— В таком случае что же вам угодно?
— Ваш кошелек, ваша светлость, если вы добровольно отдадите его мне.
— А если я буду защищать его?
— Тогда вы умрете.
Разбойник свистнул, и тотчас же из ближайших кустарников, из-за скал и стволов деревьев вышло множество вооруженных разбойников, которые почтительно окружили своего начальника.
— Как видите, сударь, — сказал бандит, — шайка моя довольно многочисленна.
Если бы Гонтран был один, то он стал бы защищаться до последней крайности, но в случае его смерти Леона попала бы в руки разбойников.
— Сколько же вам надо? — спросил он Джузеппе.
В это время прекрасная путешественница выглянула в окно кареты. Джузеппе вскрикнул.
— Маркиза! — пробормотал он.
Услышав этот крик и это имя, Гонтран вздрогнул.
— Что это значит? — спросил он высокомерно.
— Ах, извините, ваша светлость, но я думал, что имею удовольствие…
— Вы знаете эту даму?
— Черт возьми! И даже очень близко. Леона вышла из кареты и подошла к Гонтрану.
— Этот человек — гнусный лгун, — сказала она, указывая на Джузеппе, — я никогда его не видала.
— Тысячу извинений, синьора, — проговорил разбойник, — но вы не относились ко мне так презрительно в то время, когда жили во Флоренции.
Гонтран побледнел при этих словах и взглянул на Леону с некоторым беспокойством; но она оставалась по-прежнему спокойна и невозмутима.
