Львиное сердце. Под стенами Акры - Пенман Шэрон

Но времени погрузиться в размышления у нее не оказалось. Через несколько минут на ее лицо упала тень. Подняв взор, она увидела перед собой Балиана.

— Ты уже уходишь? — осведомилась она, собрав остатки вежливости, хоть и не имела настроения угождать человеку, состоящему в таком тесном союзе с Конрадом Монферратским.

— Мне не потребовалось много времени, чтобы сказать английскому королю, что я возвращаюсь в Тир.

Джоанна напряглась и посмотрела на собеседника с подозрением.

— Ты не идешь с войском на юг? Почему?

— Потому что мне здесь не рады, мадам, — правдиво ответил рыцарь. — Я смертельно устал отражать оскорбления и нападки Лузиньянов. Да и твой господин брат весьма ясно дал понять о своем мнении, не пригласив меня вчера на совет. Едва ли я сумел переубедить их, но с радостью попробовал бы.

— Ты не одобряешь истребление гарнизона?

Королева ощетинилась, явно готовая броситься в бой на защиту брата, и Балиану с трудом удалось спрятать улыбку.

— Полагаю, миледи, это решение было ошибочным.

— Почему? — осторожно поинтересовалась Джоанна. — Мой брат счел его необходимым, а я доверяю его суждениям и уверена, что он был прав.

— Да... Но все-таки ты не рада случившемуся, не так ли?

У нее отвисла челюсть. Откуда этот человек, чужак, мог узнать то, о чем она не говорила ни единой живой душе?

— Почему ты так утверждаешь? — спросила Джоанна требовательно. — Ты ведь меня совсем не знаешь!

— Я знаю, что ты выросла на Сицилии.

— А это тут причем? — Она удивленно уставилась на него.

— Я хочу сказать, ты жила среди сарацин. Ты привыкла смотреть на них, как на людей, а не просто как на неверных или врагов. Ты не такая, как многие из тех, кто прибыл сюда, приняв Крест, и кто ужасается, узнав, что мы переняли некоторые из сарацинских обычаев, а подчас находим с ними общий язык. Насколько я наслышан о Сицилии, та ближе к Утремеру, чем к Франции или Англии. Так что воспитание практически превратило тебя в знатную пуленку, моя госпожа, — с улыбкой завершил д’Ибелин.

— Никогда не смотрела под таким углом, — призналась Джоанна. — У нас были во дворце слуги, вроде как христиане, но мы все знали, что сердца и души их остаются исламскими. Мой супруг смотрел на это иначе и говорил, что хороший человек — это хороший человек, к какой бы вере он не принадлежал. Но в Акре немногие придерживаются подобных взглядов — терпимость Вильгельма показалась бы им гнусной ересью.

— Ты позволишь? — поинтересовался Балиан, указывая на скамью.

Королева кивнула — рыцарь был высок, и от необходимости запрокидывать голову у нее заболела шея.

— Мы часто сталкиваемся с этой проблемой в отношении людей, только что прибывших из западных королевств, — продолжил он. — Их желание резать неверных почти столь же сильно, как стремление посетить святые места. Они близко к сердцу восприняли слова святого Бернара Клервосского, который проповедовал, что христианам похвально убивать язычников, это во славу самого Христа. Узнав, что мы подчас живем в мире с сарацинами, заводим среди них друзей, что один из наших государей советовался с лекарями из Дамаска по поводу болезни своего сына, крестоносцы приходят к убеждению, что мы не настоящие христиане, даже отступники.

— Те слова святого Бернара... Ричард так не считает, — заявила Джоанна и обрадовалась, когда собеседник не возразил.

— Я знаю, и вынужден признать, был удивлен. Прослышав, что он первый из христианских государей принял Крест, я решил, что его сжигает священный пламень. И не ожидал обнаружить в нем такого интереса к сарацинам, такой искренней любознательности. Нет, я не сомневаюсь, что вчерашнее его решение продиктовано исключительно военными соображениями. Но все-таки жалею о нем.

— Как еще мог он поступить? — спросила королева, но без прежней враждебности. Ей на самом деле хотелось узнать его мнение.

— В Акре задерживаться ему дольше нельзя, тут я согласен, — сказал Балиан. — И поступок его обоснован отказом Саладина уплатить выкуп. Но я полагаю, он мог не предавать бедолаг мечу, а продать их в рабство.

Джоанна растерялась.

— Эта мысль могла даже не прийти Ричарду в голову, потому как рабство давно забыто в западных королевствах. Помню, как потряс меня невольничий рынок в Палермо — я ведь прежде никогда с подобным не сталкивалась.

— Но на Востоке рабство широко распространено. Сарацины постоянно продают пленников, и именно этого ожидали они от Ричарда. Не утверждаю, что такой поступок обрадовал бы их, но он был бы им вполне понятен.

Джоанна ощутила проблеск сожаления при мысли, что все могло бы быть иначе, прими Балиан участие во вчерашнем совете. Солнце перемещалось на небосводе, и тень уходила от скамейки, но Джоанне не хотелось уходить, потому как этот пулен оказался очень интересным человеком, совсем не таким, каким она его себе представляла, Какая жалость, что д’Ибелин так близок с Конрадом Монферратским, поскольку из него мог бы выйти куда более ценный союзник для Ричарда, чем эти проклятые Лузиньяны. Она хотя бы поняла теперь, почему истребление гарнизона так смутило ее. Сама не отдавая себе отчета, Джоанна видела в этих сарацинских воинах людей. Людей, сложивших оружие под честное слово, людей, у которых есть матери, жены, дети.

— Некоторые из рыцарей Ричарда говорят, что Саладин намеренно принес гарнизон в жертву, что двести тысяч динаров дороже ему, чем жизни солдат, которые в конечном счете не принадлежали к знати. Ты согласен с этим?

— Правду знает только сам Саладин, миледи. Но судя по моему с ним знакомству, я дал бы отрицательный ответ. Да, вероятно, что для продолжения войны султан скорее нуждается в деньгах, чем в людях, да и собрать такую большую сумму за столь короткое время нелегко. Но не думаю, что он ожидал такого поступка от твоего брата. Не стоит забывать, что Саладин еще не знает Ричарда и привык иметь дело с противниками вроде этой тряпки Лузиньяна. Осмелюсь предположить, султан подверг неведомого английского короля проверке, и ее результат вышел более определенным, чем он рассчитывал.

С этими словами рыцарь встал и поцеловал королеве руку.

— Рад был побеседовать с тобой, госпожа Джоанна. Да хранит тебя Господь.

Он успел сделать только несколько шагов, когда молодая женщина тоже поднялась со скамьи.

— Милорд, подожди! — Когда д’Ибелин повернулся, она продолжила: — Ответь мне еще на один вопрос. Как понимаю, твои возражения против казни гарнизона носят характер политический, но не личный, так?

Во взгляде его отразилось удивление, потом намек на улыбку.

— Ты права, госпожа. Это были храбрые воины, да. Но за прожитые на Божьем свете дни я видел смерть многих достойных людей, и некоторых сразил собственным мечом. Кровь меня не пугает. Иное дело будущее нашего королевства. Твой брат рано или поздно уедет домой. Для меня же дом здесь, и мне важно, чтобы источники в нем не были отравлены.

— Так ты считаешь, что Ричард именно это и сделал — отравил источники?

— Только время покажет. Я опасаюсь, что в долгой перспективе истребление акрского гарнизона станет очередной причиной ненависти к христианам. Больше девяноста лет минуло со взятия Иерусалима и резни, устроенной мусульманам и евреям, но послушай, как говорят об этом событии сарацины, и решишь, что оно случилось вчера. В короткой же перспективе оно сыграет твоему брату на руку. После вчерашнего многие ли сарацинские гарнизоны станут держаться до последнего при вести, что на них идет сам Малик-Рик? — Балиан подозревал, что подобное соображение приходило в голову и самому Ричарду, но предпочел умолчать об этом. — Если ты действительно хочешь помочь Утремеру, миледи, то постарайся убедить брата, что Ги де Лузиньяну нельзя доверить управление даже таверной или борделем.

Удостоившись в ответ улыбки сестры короля английского, рыцарь ушел, оставив ее стоять в одиночестве в выжженном солнцем дворе и удивляться факту, что в одном из недругов Ричарда ей открылась родственная душа.