Король гор. Человек со сломанным ухом - Эдмон Абу
мательно рассмотрел свалившиеся с неба цветы и среди множества растений углядел великолепный экземпляр Boryana variabilis. Это была она! Я трогал ее семядоли, чашечку, венчик, составленный из пяти наклонных лепестков, соединенных тычиночной спиралью, ее завязь с семенными гнездышками. Сударь, в моей руке была королева мальвовых! Но как она попала в мою могилу, и каким образом я смогу из такой глубины переправить ее в ботанический сад города Гамбурга? В тот же момент мое внимание привлекла сильная боль в правой руке. Болело так, словно в руку впились тысячи невидимых муравьев. Я левой рукой стал тереть правую руку, и постепенно она пришла в нормальное состояние. Оказалось, что моя голова в течение нескольких часов лежала на правой руке и в итоге рука затекла. Получается, что я жив, ведь боль — это одно из проявлений жизни! Тогда что означало это похоронное песнопение, неотступно звучавшее в моих ушах? Я встал и выбрался наружу. За ночь наша общая квартира совершенно не изменилась. Миссис Саймонс и Мэри-Энн крепко спали, а на крыше их палатки лежал точно такой же букет, какой я обнаружил у себя. Тут я вспомнил, что у греков есть обычай — в ночь на второе мая украшать цветами свое жилище. Значит, букеты и Boryana variabilis достались нам благодаря щедрости Короля. В этот вопрос удалось внести ясность, однако до меня по-прежнему доносились похоронные песнопения. Я поднялся по лестнице, ведущей в кабинет Короля, и передо мной открылось зрелище, поразившее меня больше, чем любое событие вчерашнего дня. Под королевской елью был воздвигнут алтарь. Монах, облаченный в невероятно красивые одежды, с огромным
достоинством проводил богослужение, а наши ночные пьянчуги, обнажив головы и застыв в смиренных позах, чудесным образом превратились в безупречных праведников. Один благочестиво целовал намалеванные на деревяшках образа, другой все время крестился, причем так старательно, словно выполнял сдельную работу, а самые усердные стучали лбами о землю и мели ее своими волосами. Юный ординарец Короля сновал между молящимися, держа в руках большой поднос, и постоянно повторял: «Не жалейте подаяний, кто жертвует церкви, тот жертвует Богу». Монеты дождем сыпались в поднос, и звон от ударов медных монет по медному подносу гармонично сочетался с голосом священника и завыванием участников молебна. При моем появлении каждый истинно верующий поприветствовал меня с добросердечной сдержанностью, характерной для времен раннего христианства. Стоявший у алтаря Хаджи-Ставрос предложил мне встать подле него. В руках у него была большая книга, и, к моему великому изумлению, он громким голосом читал псалмы. Бандит совершал богослужение! Впоследствии я узнал, что в молодости он получил младший церковный разряд, а вместе с ним — право читать вслух в церковной общине. Получи он более высокий чин, то стал бы причетником и приобрел бы право изгонять дьявола. Поверьте, сударь, я не отношусь к типу путешественников, которых удивляет все на свете. Я твердо
придерживаюсь правила nil admirari1, но в тот момент я открыл рот и стоял в полной растерянности при виде столь странной церемонии. Глядя на этих коленопреклоненных богомольцев и вслушиваясь в их молитвы, можно было предположить, что в грехах они не замечены, разве что в незначительном идолопоклонстве. Их вера казалась искренней и глубоко выстраданной, но я-то видел их в деле и хорошо знал цену их христианских убеждений. Поэтому в моем сознании невольно возник вопрос: «Кого здесь пытаются обмануть?»
Служба завершилась после полудня. Час спустя алтарь бесследно исчез, и бандиты продолжили попойку, причем добрый старик старался от них не отставать.
Хаджи-Ставрос отвел меня в сторону и спросил, написал ли я письмо. Я пообещал ему немедленно этим заняться, и он приказал выдать мне заточенные палочки, чернила и бумагу. Я написал письма Джону Харрису, Христодулу и отцу. Я умолял Христодула походатайствовать за меня перед своим старым товарищем и объяснить ему, что я не в состоянии найти пятнадцать тысяч франков.
1 Ничему не удивляться (лат.).
Теперь вся надежда была на отвагу и сообразительность Харриса. Этот человек был не из тех, кто бросает друга в беде. «Если кто-то и может меня спасти, — написал я ему, — то только вы. Не знаю, что вы можете предпринять, но я верю в вас всей душой, ведь вы великий безумец! Я сомневаюсь, что вы найдете где-либо пятнадцать тысяч франков. Можно было бы попросить у господина Мерине, но он никогда не дает деньги в долг. К тому же вы до такой степени американец, что вряд ли пойдете на сделку с этим господином. Сделайте все, что в ваших силах, можете поджечь греческое королевство, я на все согласен, но главное не теряйте времени. Я чувствую, что моя голова плохо держится на плечах, а разум может покинуть меня еще до окончания месяца».
Что же касается моего отца, то я не решился поведать ему, в какую я попал переделку. Какой смысл доводить до отчаяния старика, не способного хоть чем-то мне помочь? Я написал ему обычное письмо, какие всегда пишу по первым числам каждого месяца, и сообщил, что чувствую себя хорошо и надеюсь, что вся семья пребывает в добром здравии. Еще я добавил, что брожу по горам, в горах отыскал Boryana variabilis и вдобавок к ней юную англичанку, гораздо более красивую и богатую, чем пресловутая княгиня Ипсофф. Я пока не успел внушить ей любовь ко мне, поскольку обстоятельства этому не благоприятствуют, но, возможно, мне представится случай оказать ей чрезвычайно важную услугу или же показаться перед ней в неотразимом костюме дядюшки Розенталера. «Однако, кто знает, — добавил я, чувствуя, как непреодолимо накатывает на меня волна неизъяснимой печали, — не умру ли я девственником? В таком случае вы возложите обязанности по продолжению рода на Франца и Жана-Николя. Сейчас я нахожусь в цветущем возрасте, и мои силы еще не скоро иссякнут, но Греция — коварная
страна, где жизнь даже самого могучего человека ничего не стоит. Если из-за каких-нибудь непредвиденных обстоятельств по завершении всех моих трудов я буду обречен закончить здесь свои дни, так и не увидев моей любимой Германии, то знайте, мой дорогой горячо любимый отец, что в свой последний миг я
