Николай Стуриков - Сотый шанс
Молниеносный боксерский удар в челюсть опрокинул «морячка». Придерживая скулу, он медленно поднялся.
От второго удара вновь опрокинулся.
— Наших бьют! Наших бьют! — заорали дружки. На крик вышел блокфюрер Вилли Черный.
— Что здесь происходит?
— Он коммунист,— промычал Костя.— Он большевик.
— Так, так,— процедил Вилли.— Политикан. Десять дней жизни,— блокфюрер грохнул по лицу Девятаева резиновой дубинкой.
Костина шантрапа сбила Михаила с ног, в ход пошли и кулаки, и деревянные долбанки…
Утром, еще до подъема, на третий ярус заглянул Соколов.
— Ну, что?
— Слаще не придумаешь…
— Напрасно ты вчера…
— Знаю… Сам виноват.
Володя сказал, что хлопцы собрали для Вилли Черного «откупную». Раздобыли шоколад, консервы и даже золотое кольцо нашлось. Немченко пошел на переговоры.
Подачка, переданная блоковому, оказалась в какой-то мере «охранной грамотой», но не очень надежной. Два дня бандюги не подступались, да и возле Девятаева старались быть друзья. Но на третье утро доской ему выбили два зуба.
Девятаев сдачи не дал: это был бы вызов.
Возвращаясь после работы с аэродрома, Соколов распорядился:
— Иди в прачечную. Володя укроет до отбоя. Володя из прачечной был одним из тех, кто организовал октябрьский вечер в сапожной у Зарудного.
Сейчас он недовольно проворчал:
— Уши надрать тебе мало… Что отморозил!
— Так он, гадина…
— Дурость в тебе, что ли, заговорила?
Выдержка, выдержка, еще раз выдержка… Она особенно нужна была теперь «политикану» за немецким номером 11189, под которым колотилась неуемная душа летчика.
Днями он был в рабочей команде, а глаза его впивались в облака: скорее бы разогнал их тугой морской ветер, скорее бы на взлет,
Вахман имел на «политикана» особое право: чуть замешкается, приклада не жалеть.
Надо держаться, надо держаться…
А долго ли продержишься?
Есть ли предел неимоверным тяготам?
НЕБО ПРОЯСНЯЕТСЯ
Седьмого февраля командованию на Узедоме метеорологи выдали обнадеживающую сводку: завтра можно летать.
В кабинетах, увешанных портретами Гитлера, с разложенными на столах служебными картами, началась напряженная работа. Летчики, штурманы, специалисты из секретного ведомства прокладывали маршруты до целей, рассчитывали время полетов.
Штурмбанфюрер СС Вернер фон Браун распорядился подготовить к запуску опытную ракету, а для эксперта доктора Штейнгофа — привести в готовность командирский «хейнкель».
Русских пленных приказано было поднять утром пораньше: пусть расчистят взлетную полосу.
Фашисты торопились…
Они готовились…
Но не к тому, что сделают завтра русские пленные.
В тот же день, возвращаясь с изнурительной работы, Девятаев намекнул Курносому:
— Володя, тучи расходятся. Нам надо собраться. Соколов в ответе был краток:
— После ужина.
Если блоковый Вилли Черный со всей лютостью ненавидел русских, любого готов был растерзать, кроме группы подонков вроде Кости-морячка, то другой блоковый, которого иногда называли камрадом, был близок с Соколовым. И Володя воспользовался его нейтральной «любезностью». И после ужина Курносый сделал так, что камрад куда-то ушел, чтобы русские «отпраздновали день рождения» одного из своих товарищей в его комнате.
Их было трое — ядро, организаторы.
Одному оставалось «три дня жизни». И если не захватить самолет завтра-послезавтра, то уже не улетит ни один. Приговор о «десяти днях жизни» головорезы выполнят непременно. А после не миновать такой участи и другим: ведь бандюги знают, кто сейчас заступается за «политикана», оберегает его от их казни. А если узнают, что он был летчиком?..
В сплоченной группе умели держать тайну о побеге, эсэсовских ищеек близко не подпускали. Вспышка Димы Сердюкова была приглушена, он вновь работал в аэродромной команде.
Обязанности каждого члена экипажа были обговорены не раз.
Кривоногов, например, твердо знал, как убрать тормозные колодки, придавленные скатами колес.
— Нажимаю на защелку, складываю колодку и вытягиваю на себя.
Соколов знал, что ему надо убрать четыре красных струбцины с рулей.
— А у кого будет винтовка?
— Как у кого? — спрашивал Корж.— Это же давно решено. Если появятся солдаты, подпускаю ближе и прицельно…
— Постой, постой,— Девятаев стал серьезнее.— Я вожусь в кабине, немцев не вижу… А их группа…
— Да, надо сразу сказать тебе.
— То-то. Выстрел из винтовки — тревога. А я дам очередь из пулемета. На это никто не обратит внимания: обычная пристрелка оружия.
— Пулемет — это дело мое,— как-то сказал Кутергин.
— А где он, в самолете?
— Пока не знаю. Как залезу — сразу увижу. Эта деталь пока оставалась неясной.
В одно время продумывали и такой вариант, когда высокий Петр Кутергин в шинели со связанного старичка-вахмана подводил группу к самолету. Но если самолет неисправен?.. А если в кабине летчик?.. Под оружием заставить его вырулить на взлетную полосу?.. А может, он успеет по рации передать пару нужных слов?..
Нет, когда есть свой летчик, нужно лишь одно: скрытно подойти к «хейнкелю», на который укажет Михаил.
И вот в комнате блокового камрада восседают трое. Здесь было самое надежное укрытие для «политикана»: дружкам Кости-морячка не найти его. А Володя подал вареную картошку:
— Подкрепись, «именинник».
И, пока не дотрагиваясь до картошки, Михаил спросил:
— Видели, как перед сумерками немцы копошились у командирского «хейнкеля»? Снег сами разгребали. Значит, самолет к чему-то готовили.
— Ясно: к полету,— догадался Кривоногов.
— Если ясно, то уясним еще. Во-первых, Володя, завтра собери в команду всех наших, подыщи у мастера работу поблизости от «хейнкеля». И подумаем, как избавиться от охранника. Может, свяжем в капонире?
— Если бы наш старичок, то другое дело. А то ведь чистый гад,— вознегодовал Соколов,— кобель цепной! Прихлопнуть!
Кривоногов согласно кивнул.
— Иван, сможешь?
— Опыт имею.
— Нужно одним ударом. Не допустить выстрела, иначе…
Видимо, вспомнив первую встречу с Девятаевым и про свой тесак, Корж повторил:
— Опыт имею. Но в случае чего — подсобит Петька Кутергин, на него сразу и шинель одевать…
— Будем действовать по обстановке. Команду слушать мою. Я за вас и за себя отвечаю,— убедительно закончил Девятаев.— Отвечаю перед Родиной!
Встревоженные, в комнату блокового зашли Кутергин, Емец, Зарудный…
С какой стати?
Оказалось, они узнали, что озлобленная группа «морячка» по всем закоулкам ищет «политикана». Их ненавистная мысль предельно ясна: «Нечего валандаться, к ногтю его!»
