Андрей Серба - Ой, зибралыся орлы...
— Чем порадуешь, дружок?
— В степи и на берегу семь с половиной десятков убитых турок. Моя команда не потеряла ни единого казака.
— Сколько раненых?
— Наберется с десяток. Да разве это раны: кого пуля зацепила, кого стрела царапнула. Все затянется через неделю.
Получуб почесал затылок
— На берегу семь с половиной десятков побитых турок, на галерах и прочих судах еще полсотни. Потонуло и ушло на дно от наших пуль не меньше трех-четырех десятков. — Сотник тронул за плечо писарчука. — Уснул? Пиши дальше… Неприятеля было на судах и на берегу не меньше тысячи человек, урон понес он до полутора сот человек убитыми и потопленными. В полон захвачен капитан-паша Гаджа Ассан, командовавший сею флотилией, и два янычара. В моей сотне ни одного казака не убито…
Белич, устало привалившийся плечом к борту чайки и прислушивавшийся к голосу сотника, при его последних словах встрепенулся. Уж не ослышался ли он? Такой бой, столь блистательная победа — и почти без потерь! Вот тебе и вчерашние беглые мужики! А может, секунд-майор, уже не мужики, а прекрасные солдаты, чьей отваге и воинскому умению ты только что был свидетелем? Солдаты? Он назвал солдатами тех, кто, возможно, разграбил и сжег его маеток, предал смерти отца с братьями? Позор! Нет, он никогда не простит быдлу гибель близких и собственное разорение!
Но как тогда объяснить, что совсем недавно он стоял в одном боевом строю с этим быдлом и наравне с ним рисковал жизнью? Как? Только исполнением воинского долга и присяги? Ведь он мог отказаться от предложения действовать вместе с запорожцами и остаться при своем батальоне гренадер. Почему не сделал этого? Прельстился громкой боевой славой запорожцев, уступил зову родной крови? Зов родной крови! Какая глупость! Что общего между ним, потомственным шляхтичем, и собравшимся на Сечи безродным быдлом? Ничего!
Так уж ничего? Разве не под одним знаменем сражались это быдло и его предки-шляхтичи при гетмане Кошке на болотистых низинах Курляндии, спасали с гетманом Сагайдачным на Хотинских полях Польшу, гнали с Украины при гетмане Сирко проклятую унию? Разве не один и тот же боевой клич водил в битвы это быдло и его родовитых предков при гетмане Хмельниченко, когда Украина сбрасывала с себя ярмо Речи Посполитой, и под Полтавой, где Украина вкупе с Россией отстаивала свободу от нового поработителя? Разве не общим именем — украинцы — называли всех вас друзья и враги, разве не одна ненька-земля, Украина, вскормила и вспоила вас? Так почему ты, офицер русской армии Белич, именуешь сейчас своих боевых товарищей-единоплеменников быдлом и беглыми мужиками? Лишь потому, что кто-то из них мог иметь отношение к гибели твоих родных? А может… может…
Что знаешь сегодня ты, украинский шляхтич Белич, о родном народе, чем связан с ним? Да и кто ты сегодня вообще? С семи лет жил у тетки в Смоленске, с тринадцати лет был воспитанником Петербургского шляхетского корпуса, где на отлично усвоил три обязательных для кадета предмета: закон Божий, военные экзерциции, арифметику, а также прекрасно обучился верховой езде и фехтованию, хорошо изучил историю, географию, юриспруденцию, довольно сносно обучился танцам и музыке. Сейчас, в тридцать лет, ты пишешь по-латыни и погречески, читаешь и разговариваешь по-немецки и по-французски, однако с трудом понимаешь по-украински. Кто же ты, родившийся па украинской земле и наполовину забывший родной язык? Украинец ли?
Непросто было на душе у Белича, украинского шляхтича, секунд-майора русской армии и кавалера.
Боли в левом боку и под правой лопаткой Сидловский уже не чувствовал, а может, просто притерпелся к ней: впервой, что ли, дырявил тело старого полковника вражий свинец. Донимала его слабость: третий день не мог ни встать, ни самостоятельно повернуться на здоровый правый бок, трудно было даже писать. Не помогало ни зелье отрядного лекаря, ни микстуры и порошки присланного генералом фон Боуром доктора-иноземца.
Иногда Сидловский впадал в беспамятство, и тогда казалось, что он не па скамье чайки, а в горнице своего родового хутора, и рядом плещется не чужой Дунай, а родной Славутич. Потом сознание возвращалось, а с ним лезли в голову невеселые думы. Неужто одна из турецких пуль оказалась смертельной, и недуг берет свое? Ежели так, сколько ему осталось жить?
А каким удачным был тот бой в низовьях Дуная! Тогда, 4 сентября, он по приказу генерала фон Боура должен был атаковать на турецкой стороне реки у местечка Дуяны вражеское укрепление — бекет, разгромить его гарнизон и уничтожить батарею, мешавшую движению по Дунаю русских судов. Впервые с ним не посылались русские офицеры, и полковник готовился к походу особенно тщательно. Задание фон Боура было выполнено блестяще: укрепление и сами Дуяны взяты штурмом и сожжены, захвачены батарея, шесть Турецких знамен и другая богатая добыча, среди пленных оказался Ага Бин-баша, командовавший турками. Правда, запорожцы потеряли в сражении четверых убитыми и 28 ранеными, и одним из тяжелораненых был он. Как глупо все получилось!
Укрепление уже было разрушено, Дуяны вовсю пылали, запорожцы заканчивали погрузку трофеев в чайки, когда к месту боя подоспела турецкая конница. Обстрелянная фальконетами с чаек и трофейными орудиями, она не стала ввязываться в сражение и остановилась у холма, где недавно возвышалось турецкое укрепление. Из вражеских рядов вырвался всадник в дорогом ярком халате, рысью приблизился к чайкам. Отстав на полкорпуса, за всадником скакал белый жеребец с пустым седлом.
В сотне шагов от уреза воды всадник рванул повод, отчего его скакун взвился свечой, выхватил из ножен ятаган, завертел им над головой. Затем промчался вдоль приткнувшихся к берегу чаек, вновь поднял коня на дыбы, указал клинком на белого жеребца, крикнул что-то насмешливое в сторону запорожцев. Старый, как мир, способ вызова на поединок!
Полковник видел, как у многих казаков загорелись глаза, руки рванулись к саблям, и решил не препятствовать смельчаку, который пожелает схватиться с турком. И тут леший дернул его навести на вражьего удальца подзорную трубу. Навел и не смог отвести! Какое седло было под турком, какая сбруя на скакуне! А полковник с малых лет был не равнодушен к конскому убранству. Кстати, настоящая фамилия его была вовсе не Сидловский. Прозвище Сидло он получил после давнего случая, когда в бытность простым казаком потерял в бою своего коня и, не желая расстаться с седлом, трое суток тащил его на себе, покуда не отбил нового скакуна. Это прозвище сопровождало его до тех пор, пока кошевой не повязал ему на эфес сабли алый бант сотника, и лишь тогда грубоватое «Сидло» было заменено более благозвучным «Сидловский».
