Валерий Поволяев - Бросок на Прагу (сборник)
Наконец «виллис» хлопком выбил что-то из трубы, откинул от себя длинную струю сизого дыма и возмущенно затрясся — мотор его заработал.
— Ну, чума американская, — вновь выругался водитель.
— Трогай, — спокойно произнес Горшков, про себя же подумал, что техника американская хоть и «зачумленная», а с какой стороны к ней ни подойди, за какой конец ни уцепись, «студебеккер» все равно раза в четыре будет лучше нашего зиска уральского производства — по всем позициям переплюнет.
Водитель в третий раз помянул нехорошим словом американскую технику и нажал на газ — «виллис» взвыл дурным голосом и проворным козлом прыгнул вперед.
— Тихо, тихо, тихо, — осадил шофера Горшков. — С техникой вести себя надо ласково, понял?
Тот в ответ пробормотал что-то невнятное, о днище машины заскреблись струи песка, выбиваемые передними колесами, Горшков приподнялся посмотреть, как в колонну втискиваются машины передвижной мастерской, — те втиснулись грамотно, будто всю дорогу шли в строю, следом загромыхали моторами, зашевелились «тридцатьчетверки» — через несколько минут в движении находилась уже вся колонна.
Горшков поудобнее устроился на сиденье и достал из планшетки карту, вопросительно постучал ногтем по целлулоиду: сколько там осталось до Праги? Много осталось. Они не одолели еще и половины пути, хотя кажется, что идут уже довольно долго. Шофер «виллиса» отчаянно крутил баранку и что-то бубнил себе под нос — то ли ругался, то ли маму поминал всуе и втуне, а может, благодарил ее, — не понять, бормотание его надоело Горшкову, он покосился на погоны водителя и произнес резко:
— Слушай, сержант, а молчать ты умеешь? — приподнял автомат за ствол и грохнул прикладом по рубчатому железу дна. — Умеешь?
Шофер, парень штабной, в боях участвовал мало, в основном возил начальство — а это, как известно, с боевыми действиями никак не сравнить, о разведке он слышал много, и все было плохое, глянул на капитана испуганно и меленько покачал головой:
— Ум-мею.
— Вот и помолчи!
Водитель вновь меленько закивал.
— Молодец! — похвалил его капитан и вновь углубился в карту.
Дорога полого потянулась вверх, на перевал, вскоре сделалось холодно, но холод этот был сухой, до костей не просаживал, как где-нибудь в низине, на влажном озерном берегу, — впрочем, озера бывают разные, бывают озера, где воздух не имеет ни грамма сыринки, сух и свеж, все зависит от береговой почвы и деревьев, которые растут там; Горшков помял плечи руками, оглянулся назад — как там колонна?
Колонна не отставала от головного «виллиса», над машинами висела пыль: хоть камень был кругом, куда ни глянь — всюду старые растрескавшиеся глыбы, мрачные и одновременно задумчивые, из щелей растут деревца, тянутся вверх, но справиться со скалами не могут, не одолевают твердой древней плоти, поэтому деревья изгибаются мучительно, скручиваются в восьмерки, на теле их образуются язвы и ревматические наросты, которые пыль рождать не могут, но пыль все же поднимается высоким густым столбом, окутывает машины.
Горшков мрачно покрутил головой — ни местность эта ему не нравилась, ни то, что колонна идет слишком гладко, без приключений. Когда все гладко — это плохо.
Становилось все холоднее. Моторы машин натуженно выли — чем выше поднималась колонна, тем разреженнее, суше становился воздух, вскоре уже казалось, что он наполнен тонкими острыми льдинками, в моторный шум врезался едва приметный хрустальный звук.
Сосен стало больше, словно бы они специально сбежались сюда, наверх, где и воздух почище, чем внизу, и прохлады, что для сосновых стволов полезно очень, больше, а главное — земля подходящая для них имеется, не камень а настоящая земля, в которой даже морковка может расти, не говоря уже о картофеле с горохом. Чудно было все это, на родную Сибирь смахивало.
А что еще было чудно — следов войны также никаких. Хрустит под колесами каменная крошка, голыши, случается, выстреливают из-под колеса, всаживаются в стекло идущей следом машины, но голыши, даже крупные, — это не пули, битых стекол не было… Мирная, очень трогательная картина. Трогательная потому, что — мирная. Ни одного верного следочка, ни одной обожженности.
А вот на самом перевале война оставила свою горелую отметину. На каменистой, занесенной копотью площадке, продавив спаленные колеса до ободов, стояли две пушки, одна по одну сторону дороги, вторая — по другую, охранили перевал.
И видать, причиняли разные неудобства, раз позицию атаковали штурмовики — только с воздуха пушки и можно было уничтожить. Позицию спалили, артиллеристов раскидали — несколько человек взрывная волна унесла прямо в пропасть, темневшую неподалеку, около одной из пушек валялась новенькая каска с двумя значками, свидетельствовавшими о принадлежности солдат, державших перевал, к элитной части, рядом растянулся рваный брезентовый ремень и валялся сплющенный ребристый термос.
Все остальное, что находилось на артиллерийской позиции, было смято, извозюкано черным пламенем, сожжено, пропитано копотью, отработанным мазутом, распространяло вонь и беду. Горшков невольно сплюнул через борт «виллиса».
Верно говорят — чужую беду не понять… А они нашу беду понимали, когда пришли к нам и принялись лютовать, рубить саперными лопатками маленьких пацанов и плоскими штык-ножами выпрастывать кишки у беременных женщин? Капитан стиснул зубы — все это он видел. Собственными глазами лицезрел.
Видел и убитых мужиков-партизан, которым к мошонкам привязывали гранаты с замедлителями и с руками, перетянутыми проволокой, пускали «погулять» в толпу. Человека три-четыре из толпы обязательно попадали под взрыв, в стороны только летели оторванные руки и ноги.
И вот они в Германии, можно отомстить. Только вот что-то мстить не очень хочется, хотя зубы Горшков и стискивает.
А с другой стороны, зла особого к местным жителям он не испытывает. Лютовали в России не эти немцы, другие, и тех, кто лютовал, уже нет — их перебили.
За артиллерийской позицией в камнях были выдолблены окопы. Мелкие окопы — сразу видно, что долбил их народ неопытный, сопливый, пороху особо не нюхавший, несмотря на службу в элитной части; бывалый солдат обязательно постарался бы забраться поглубже, прикрыть себе задницу, а если будет возможность, то и лопатки с затылком… Солдата, зарывшегося мелко, легко выковырнуть из окопа и, будто тряпку, швырнуть в каменную бездну — например, в ту вон пропасть, а солдата опытного так просто не возьмешь.
Горшков оглядел каменный кряж, поблескивавший неподалеку кварцевыми срезами, облака тем временем неожиданно раздвинулись, выглянуло солнце, каждый мелкий осколок, каждая капля засверкали в его неярких лучах дорого, на душе от солнца этого невольно сделалось светлее.
