Бернард Корнуэлл - Хроники Артура

Я глядел на Мерлина во все глаза.

— Это правда?

— Правда, Дерфель, — подтвердил Мерлин, прижимаясь изуродованным лицом к грубой решетке. — Ты поклоняешься тени бога. Он уходит, понимаешь — уходит точно так же, как и наши боги. Они все уходят, Дерфель, они уходят в никуда. Гляди! — Старик указал на затянутое тучами небо. — Боги приходят и уходят, Дерфель, и я уже не знаю, слышат ли они нас и видят ли. Они проплывают мимо на громадном колесе небес: ныне правит христианский Бог, власть Его продлится еще какое-то время, но в конце концов колесо увлечет в бездну и Его, а род человеческий вновь окажется в промозглой тьме и будет вынужден искать себе новых богов. И ведь найдет, всенепременно найдет, ибо боги приходят и уходят, Дерфель, боги приходят и уходят.

— А Нимуэ повернет колесо вспять? — спросил я.

— Может, и повернет, — скорбно отозвался Мерлин, — и мне бы, Дерфель, весьма того хотелось. Хотелось бы мне вернуть себе глаза, и юность, и радость. — Он прижался лбом к прутьям. — Я не стану помогать тебе снять чары, — проговорил он тихо, так тихо, что я с трудом разбирал слова. — Я люблю Кайнвин, но если Кайнвин суждено страдать во имя богов, то благородное деяние.

— Господин, — взмолился я.

— Нет! — закричал Мерлин так громко, что в лагере завыли собаки. — Нет, — повторил он уже тише, — однажды я пошел на уступку, но больше так не сделаю, ибо какова цена уступки? Страдания! А если Нимуэ сумеет совершить обряд, тогда всем нашим страданиям придет конец. Отныне и навеки. Боги вернутся, Кайнвин закружится в танце, а я прозрею.

Мерлин ненадолго задремал; смежил глаза и я, но спустя какое-то время старик разбудил меня, просунув похожую на клешню руку сквозь решетку и ухватив меня за локоть.

— Стража спит? — спросил он.

— Думаю, да, господин.

— Тогда ищи серебристый туман, — прошептал он мне. На мгновение я подумал было, что рассудок его снова мутится.

— Господин? — переспросил я.

— Я порою думаю, — промолвил Мерлин, и голос его звучал вполне осмысленно, — что на земле магии осталось всего ничего. Она истаивает так же, как и боги. Но я не все отдал Нимуэ, Дерфель. Она-то думает, что все, но нет, последнее волшебство я утаил. Я сотворил его для тебя и для Артура, ибо вас обоих я люблю превыше всех на свете. Если Нимуэ потерпит неудачу, Дерфель, тогда разыщи Каддога. Помнишь Каддога?

Каддог был тем самым лодочником, что спас нас с Инис Требса много лет назад; он еще добывал для Мерлина сверлильщиков.

— Конечно помню, — заверил я.

— Каддог теперь в Камланне живет, — зашептал Мерлин. — Ступай к нему, Дерфель, и ищи серебристый туман. Запомни накрепко. Если Нимуэ потерпит неудачу и случится ужасное, отвези Артура в Камланн, найди Каддога — и ищи серебряный туман. Это последнее волшебство. Мой последний дар тем, кого я числил друзьями. — Пальцы его крепче впились в мою руку. — Обещай мне, что отыщешь!

— Обещаю, господин, — заверил я.

Старик облегченно перевел дух. Посидел немного, не разжимая пальцев, затем вздохнул.

— Хотел бы я уйти с тобой. Но не могу.

— Можешь, господин, — возразил я.

— Не глупи, Дерфель. Мне должно остаться здесь, и Нимуэ воспользуется мною в последний раз. Пусть я стар, слеп, и разум мой мутится, и жить осталось недолго — но какая-никакая сила во мне еще есть. И сила эта нужна Нимуэ. — Старик горестно всхлипнул. — У меня уж и слез не осталось, — посетовал он, — а порою мне только и хочется, что плакать. Но в серебряном тумане, Дерфель, в серебряном тумане нет ни рыданий, ни времени — только радость.

Старик снова заснул, а когда проснулся, уже рассвело и за мной пришла Олвен. Я погладил Мерлина по волосам, но он вновь впал в безумие. Он затявкал, как собака; Олвен так и покатилась со смеху. Мне ужасно хотелось подарить ему хоть что-нибудь — подбодрить каким-нибудь пустяком, да только ничего при мне не было. И я ушел, унося с собою его прощальный дар, хотя в ту пору я понятия не имел, что это еще за последнее волшебство.

Олвен повела меня назад, но не той же самой тропой, по которой мы давеча вышли к лагерю Нимуэ, а вниз по крутому ущелью, а затем через темный лес, где между камнями бурлил ручей. Полил дождь, тропа сделалась опасна, но Олвен, отбежав чуть вперед, упоенно кружилась в танце. Промокший плащ ей, похоже, ничуть не мешал.

— Люблю дождь! — крикнула она мне.

— А я думал, тебе солнце по душе, — угрюмо буркнул я.

— Я люблю и то и это, господин, — отозвалась она. Олвен, как всегда, была весела и беспечна, но я к ее болтовне почти не прислушивался. Я размышлял о Кайнвин, и о Мерлине, и о Гвидре с Экскалибуром. Я угодил в ловушку — и выхода из нее не было. Неужто мне придется выбирать между Кайнвин и Гвидром? Олвен, верно, догадалась, о чем я думаю: она подошла и взяла меня под руку. — Скоро твои горести закончатся, господин, — утешила она.

Я отнял руку.

— Горести мои только начинаются, — резко отозвался я.

— Но ведь Гвидр умрет не навсегда! — ободряюще воскликнула Олвен. — Он полежит немного в Котле, а Котел дарует жизнь. — Девушка ни минуты в том не сомневалась — в отличие от меня. Я по-прежнему верил в богов, но уже не надеялся, что нам удастся подчинить их своей воле. Артур, думал я, был прав. Надо нам рассчитывать на самих себя, а не на богов. У богов — свои собственные забавы, и ежели нами они не играют, так и на том спасибо.

Олвен остановилась у озерца под деревьями.

— Тут живут бобры, — сообщила она, глядя на взбаламученную дождем воду. Я ничего не ответил; Олвен подняла взгляд и улыбнулась. — Если пойдешь вниз по ручью, господин, выйдешь на тропу. Ступай по ней вниз по холму — и отыщешь дорогу.

Я зашагал по тропе, потом по тракту и вышел из холмов близ старого римского форта Цикуциум, где ныне приютилось несколько напуганных семей. Их мужчины, завидев меня, вышли из разрушенных ворот с копьями и собаками, но я перешел вброд ручей и двинулся вверх по склону, и, убедившись, что я не замышляю зла, не вооружен и явно не разведчик грабителей, они довольствовались тем, что посмеялись надо мной. Не помню, чтобы когда-либо расставался с мечом так надолго — с тех пор, как подрос. Чувствуешь себя словно голым, право слово.

Путь домой занял у меня два дня: два дня тягостных, бесплодных раздумий. Гвидр первым высмотрел меня на главной улице Иски и бегом бросился мне навстречу.

— Ей полегчало, господин, — крикнул он.

— Но ненадолго, — докончил я. Гвидр замялся.

— Да. Но две ночи назад мы уж было решили, что Кайнвин пошла на поправку. — Он вопросительно глядел на меня, не на шутку обеспокоенный моим мрачным видом.

— Но с тех пор ей с каждым днем делается все хуже, — промолвил я.

— Но ведь надежда есть, — попытался ободрить меня Гвидр.

— Может, и так, — отозвался я, хотя у меня-то надежды не осталось. Я пошел к постели Кайнвин: она узнала меня, попыталась улыбнуться, но боль ее с каждым часом усиливалась, и улыбка вышла жутковатая — так ухмыляется мертвый череп. Волосы у больной отросли вновь, да только седые. Я наклонился — как был, грязный с дороги, — и поцеловал ее в лоб.

Я переоделся, помылся, побрился, пристегнул к поясу Хьюэлбейн и пошел к Артуру. Я рассказал ему все, что узнал от Нимуэ, но никакого ответа так и не получил. Артур ни за что не отдал бы на заклание Гвидра, а значит, Кайнвин была обречена — но сказать мне об этом в глаза он не мог. Вместо того Артур изобразил гнев.

— Довольно чепухи, Дерфель.

— Эта «чепуха» стоит Кайнвин невыносимых мук, господин, — упрекнул я его.

— Значит, надо вылечить больную, вот и все, — отрезал Артур, но тут же, устыдившись, умолк. — Ты правда веришь, что Котел оживит Гвидра? — нахмурясь, осведомился он.

Я призадумался, но солгать не смог.

— Нет, господин.

— Вот и я не верю, — отозвался Артур и послал за Гвиневерой, но она лишь предложила посоветоваться с Талиесином.

Талиесин внимательно выслушал мой рассказ.

— Перечисли проклятия еще раз, господин, — попросил он, когда я закончил.

— Проклятие огня, — промолвил я, — проклятие воды, проклятие терновника и темное проклятие Иной плоти.

При последних моих словах бард поморщился.

— Первые три я могу снять, — проговорил он, — а вот последнее? Не знаю никого, кто бы такое умел.

— Почему нет? — резко осведомилась Гвиневера. Талиесин пожал плечами.

— Это высшее знание, госпожа. Обучение друида не заканчивается с принятием посоха, но продолжается и ведет к новым таинствам. Этим путем я не ходил. Равно как и никто другой в Британии, полагаю я, кроме разве Мерлина. Проклятие Иной плоти — это великая магия, и, чтобы ее развеять, требуются чары не менее могущественные. Увы, я такой силой не обладаю.