Бернард Корнуэлл - Хроники Артура
— Ты кто? — вопросил Мордред.
Талиесин пропустил вопрос мимо ушей. Вместо того он подошел к Фергалу; эти двое обнялись и расцеловались, и лишь после подобающего приветствия Талиесин обернулся к Мордреду.
— Я — Талиесин, о король.
— Артуров прихвостень, — издевательски бросил Мордред.
— Я никому не служу, о король, — спокойно произнес Талиесин, — а поскольку ты предпочитаешь оскорблять меня, слова мои останутся не высказаны. Мне все равно. — Он повернулся спиной к Мордреду и зашагал было прочь.
— Талиесин! — окликнул его Мордред. Бард молча обернулся. — Я не хотел тебя обидеть, — произнес Мордред, не желая навлекать на себя вражду чародея.
Талиесин замешкался, затем кивнул, принимая извинения короля.
— Благодарю тебя, о король, — промолвил он. Говорил он торжественно и серьезно, и, как оно и подобает друиду, беседующему с королем, без особой почтительности или благоговения. Талиесин славился как бард, а не как друид, но здесь все воспринимали его как друида в полном смысле этого слова, а он явно не собирался выводить людей из заблуждения. Тонзуру друида дополнял черный посох, говорил он звучно и властно и поприветствовал Фергала как равного. Талиесин явно хотел, чтобы в его обман поверили, ибо на друида запрещено поднимать руку, даже если друид этот из вражеского лагеря. Друиды на поле боя и то в безопасности, и Талиесин, изображая друида, обеспечивал себе полную неприкосновенность. Бард таким правом не обладал.
— Так поведай мне, отчего эту тварь, — Мордред указал на меня мечом, — нельзя убить прямо здесь и сейчас.
— Несколько лет назад, о король, — проговорил Талиесин, — лорд Дерфель заплатил мне золотом, чтобы я навел чары на твою жену. Эти чары делают ее бесплодной. Я взял пепел мертвого младенца и набил им утробу лани: так свершен был магический обряд.
Мордред оглянулся на Фергала, тот кивнул.
— Воистину есть и такой способ, о король, — подтвердил ирландский друид.
— Это неправда! — заорал я, но Лохольт вновь двинул меня в лицо серебряной культей. Из-под медвежьих когтей брызнула кровь.
— Я могу снять чары, — невозмутимо промолвил Талиесин, — но обряд нужно провести, пока лорд Дерфель жив, ибо о заклятии просил он; а если я попытаюсь расколдовать Арганте сейчас, на закате, толку в том не будет. Я сниму чары на заре, о король, ибо магию должно развеять, пока встает солнце, или твоя королева навсегда останется бездетна.
Мордред вновь оглянулся на Фергала. Косточки, вплетенные в бороду друида, сухо звякнули: он кивнул в знак согласия.
— Талиесин говорит правду, о король.
— Он лжет! — запротестовал я.
Мордред убрал меч обратно в ножны.
— Почему ты оказываешь мне эту услугу, о Талиесин? — спросил он. Бард пожал плечами.
— Артур стар, о король. Мощь его убывает. Друиды и барды ищут покровительства там, где власть набирает силу.
— Мой друид — Фергал, — отозвался Мордред. Я считал его христианином, но, услышав, что король вернулся к язычеству, нимало не удивился. Хорошего христианина из Мордреда так и не вышло; впрочем, по мне то был наименьший из его грехов.
— Я сочту за честь учиться у моего собрата, — промолвил Талиесин, кланяясь Фергалу, — и я поклянусь следовать его наставлениям. Я ничего не ищу, о король, но ежели невеликая моя сила послужит твоей вящей славе, я буду рад.
Талиесин говорил складно. Вкрадчиво обольщал сладкой речью. Никаким золотом ни за какие чары я ему не платил, но все ему поверили, а больше всех — Мордред с Арганте. Вот так Талиесин Сияющее Чело купил мне лишнюю ночь жизни. Лохольт остался разочарован, но Мордред пообещал ему мою душу в придачу к руке, и в ожидании рассвета это его немного утешило.
Обратно к хижине мне опять пришлось ползти на четвереньках под градом ударов и тычков. Спасибо, насмерть не забили.
Амхар снял волосяную узду с моей шеи и пинком загнал меня внутрь.
— Увидимся на заре, Дерфель, — попрощался он.
И солнце блеснет мне в глаза, и лезвие приставят к горлу.
Той ночью Талиесин пел Мордредовым людям. Все собрались в недостроенной церкви, что Сэнсам начал было возводить на Кар Кадарне и что теперь служила неким подобием пиршественного зала без крыши и с полуразвалившимися стенами: там-то Талиесин и зачаровал их своей музыкой. Никогда прежде и никогда впредь не слышал я песен столь дивных. Поначалу, как любому барду, развлекающему воинов, ему приходилось пробиваться сквозь шум и гвалт, но постепенно его волшебное искусство заставило пирующих умолкнуть. Талиесин подыгрывал себе на арфе, и пел он плачи, но плачи такие дивные, что Мордредовы копейщики слушали в потрясенном молчании. Даже псы перестали лаять и улеглись смирно, а бард Талиесин все пел, и сгущалась ночь. Если перерыв между песнями слишком затягивался, народ требовал еще — и бард запевал снова, и голос его затихал, по мере того как угасала мелодия, и вновь взмывал к небесам на крыльях новых стихов, неизменно утешительно-нежных. Люди Мордреда пили и слушали, от эля и песен на глаза у них наворачивались слезы, а Талиесин все пел и пел. Мы с Сэнсамом тоже слушали и тоже рыдали во власти неземной печали этих плачей; часы текли, и теперь Талиесин пел колыбельные — нежные, сладостные колыбельные — колыбельные, навевающие сон, а пока он пел, в воздухе холодало, и я заметил, что над Кар Кадарном заклубился туман.
Туман густел — а Талиесин все пел и пел. И даже если мир этот простоит под властью еще тысячи королей, не верю, что людям суждено снова услышать песни столь дивные. А белая пелена мало-помалу заволакивала холм, и костры тонули и меркли в смутном мареве, а песни заполняли темноту, словно призрачные отголоски мелодий из земли мертвых.
Но вот песни оборвались, и я уже ничего больше не слышал, только певучий перебор струн в темноте. И мнилось мне, что звучит мелодия все ближе и ближе к нашей хижине — и к стражникам, что, усевшись на влажной траве, внимали музыке.
А пение арфы и впрямь звучало все ближе, и вот наконец из тумана выступил Талиесин.
— Я принес вам меда, отведайте, — предложил он караульным.
Бард достал из мешка закупоренную флягу и протянул ее одному из часовых, и, пока те передавали флягу из рук в руки, Талиесин пел им. Пел он самую нежную из всех песен той напоенной мелодиями ночи — пел колыбельную, что убаюкала бы и неспокойный мир: диво ли, что стража и впрямь заснула? Один за другим копейщики заваливались набок, а Талиесин все пел и пел, зачаровывая всю крепость из конца в конец, и лишь когда послышался храп, бард умолк и убрал руку с арфы.
— Думается, лорд Дерфель, теперь ты можешь выйти, — проговорил он безмятежно.
— Меня не забудьте, меня! — воскликнул Сэнсам и, оттолкнув меня, первым протиснулся в дверной проем.
Завидев меня, Талиесин улыбнулся.
— Мерлин велел мне спасти тебя, господин, — сказал он, — хотя ты, возможно, не поблагодаришь его за это.
— Еще как поблагодарю, — возразил я.
— Пойдемте скорее! — заскулил Сэнсам. — Некогда тут разговоры разговаривать. Быстрее! В путь!
— Да погоди ты, нытик несчастный, — оборвал я его, наклонился и забрал копье у одного из спящих стражников. — Что за чары ты на них наложил? — полюбопытствовал я у барда.
— Чтобы усыпить пьяных, чары не нужны, — отвечал он, — а караульных я опоил настойкой мандрагорова корня.
— Подождите меня здесь, — велел я.
— Дерфель! Нам надо торопиться! — встревоженно зашипел Сэнсам.
— Подождешь, епископ, не развалишься, — фыркнул я, скользнул в туман и направился туда, где смутно просматривалось зарево самых больших костров. Костры эти горели в недостроенной церкви, что представляла собою всего-то навсего несколько фрагментов недостроенных бревенчатых стен с глубокими зазорами между стволами. Внутри тут и там вповалку лежали спящие; кое-кто просыпался и сонно озирался по сторонам, точно сбрасывая с себя чары. Промеж спящих бродили псы, вынюхивая съестное, и ненароком будили все новых воинов. Меня, впрочем, никто не узнавал. Для этих людей я был всего лишь одним из копейщиков, расхаживающих в ночи.
Амхара я обнаружил у костра. Он спал с открытым ртом — так он и умер. Я ткнул копьем ему в рот, дождался, чтобы спящий открыл глаза и душа его узнала меня, и тогда, убедившись, что Амхар понял, кто перед ним, я надавил на копье, и проткнул ему шею и позвоночник, и пригвоздил его к земле. Амхар дернулся и затих; последнее, что душа его видела на земле, было моей улыбкой. Я нагнулся, снял с его пояса сплетенную из бороды веревку, отстегнул Хьюэлбейн и вышел из церкви. Мне хотелось поискать Мордреда и Лохольта, но к тому времени проснулись слишком многие, и кто-то меня окликнул, спрашивая, кто я такой; так что я поспешил уйти в туманный полумрак и быстро зашагал вверх по холму туда, где дожидались Талиесин с Сэнсамом.
