Бернард Корнуэлл - Хроники Артура

— Почему нет?

— Потому что Мордред — законный король, епископ, а Артур, при всей его ненависти к Мордреду, признаёт его права. Артур не нарушит клятвы, данной Утеру.

— То есть он даже не попытается тебя спасти?

— Но как? — спросил я. — Едва завидев приближение Артура, люди Амхара перережут глотки нам обоим.

— Да сохранит нас Господь, — взмолился Сэнсам. — Иисус, Мария и все святые да защитят нас!

— А я помолюсь Митре, — отозвался я.

— Язычник! — прошипел Сэнсам, но помешать моей молитве не дерзнул.

Часы ползли медленно. Погожий весенний день заключал в себе неизъяснимую прелесть, но для меня стал горше желчи. Я знал, что и моя голова скоро добавится к общей груде на вершине Кар Кадарна, но не о том я сокрушался: мне невыносимо было думать, что я подвел своих людей. Я завел своих копейщиков в ловушку, они погибли у меня на глазах, я их все равно что предал. Если в Ином мире они осыплют меня упреками, так ничего другого я и не заслуживаю; да только они наверняка мне обрадуются, и оттого я еще больше терзался чувством вины. Впрочем, мысль об Ином мире меня утешала. У меня там друзья и целых две дочери, и, как только пытка закончится, душа моя отлетит и обретет призрачное тело, и я изведаю счастье долгожданной встречи. Сэнсам, похоже, утешения в своей религии так и не обрел. Весь день напролет он ныл, стонал, рыдал и сетовал, да только воплями своими ничего не добился. Нам предстояла еще одна ночь и еще один томительно долгий голодный день.

Мордред вернулся на второй день ближе к вечеру. Он приехал с востока, ведя за собой длинную колонну копейщиков; они шумно приветствовали Амхаровых воинов. Короля сопровождала группа всадников, и среди них — однорукий Лохольт. Признаюсь, что при виде него я испытал страх. Кое-кто из Мордредовых людей тащил свертки — не иначе как с отрубленными головами; так оно и оказалось, но голов было куда меньше, чем я опасался. Десятка два-три страшных трофеев добавилось к груде, над которой гудели мухи, и ни одна голова не смахивала на чернокожую. Я предположил, что Мордред застал врасплох и перебил один из Саграморовых патрулей, но главную добычу упустил. Саграмор на свободе: что ж, это утешает. Саграмор всегда был замечательным другом — и страшным врагом. Вот из Артура враг завидный: Артур всегда был склонен прощать своих обидчиков, а Саграмор — неумолим. Нумидиец станет преследовать неприятеля до самых границ мира.

Однако ж в тот вечер от Саграморова спасения мне было мало толку. Узнав, что я захвачен живым, Мордред завопил от радости, затем потребовал, чтобы ему показали запачканное знамя Гвидра. При виде медведя с драконом он залился смехом и велел расстелить знамя на траве, чтобы он и его люди могли на него помочиться. А Лохольт от избытка чувств аж в пляс пустился, ибо кисть ему отрубили именно здесь, на этом самом холме. Увечье стало наказанием предателю, посмевшему восстать против отца, зато теперь он мог отомстить отцовскому другу.

Мордред пожелал взглянуть на пленника, и за мной отрядили Амхара с веревкой из моей бороды. Его сопровождал дюжий здоровяк, беззубый, с бельмом на глазу: он протиснулся в дверной проем, схватил меня за волосы, рывком поставил на четвереньки и выпихнул наружу. Амхар набросил мне на шею петлю и, едва я попытался встать, вновь опрокинул меня на землю.

— Ползи, — приказал он.

Беззубый здоровяк пригнул мне голову, Амхар дернул за веревку, и так меня заставили доползти до самой вершины сквозь ухмыляющиеся ряды мужчин, женщин и детей. В меня плевали, меня пинали и охаживали древками копий, но изувечить меня Амхар не дал. Он хотел сохранить меня для брата целым и невредимым.

Лохольт поджидал у груды голов. Обрубок его правой руки был оправлен в серебро, а на конце культи крепились два медвежьих когтя. Он усмехнулся, когда я подполз к его ногам, но от радости словно дара речи лишился. Он лишь бормотал что-то невнятное, и плевал в меня, и пинал в живот и под ребра. Пинал с силой, но в ослеплении яростью бил он куда придется, не целясь, и потому особого вреда не причинил, вот разве что синяков наставил. Мордред наблюдал за происходящим со своего трона: трон стоял на горе отрубленных голов, и над ним роились мухи.

— Довольно! — крикнул он спустя какое-то время, Лохольт пнул меня напоследок и отошел. — Лорд Дерфель, — поприветствовал меня Мордред с издевательской учтивостью.

— О король, — промолвил я. По обеим сторонам от меня стояли Лохольт и Амхар, а вокруг сгрудилась жадная до зрелища толпа: люди сошлись полюбоваться на мое унижение.

— Встань, лорд Дерфель, — приказал мне Мордред.

Я встал, поднял взгляд, но лица Мордреда мне было не рассмотреть, ибо за троном садилось солнце и свет бил мне в глаза. Рядом с грудой голов я заметил Арганте и тут же — Фергала, ее друида. Они, верно, приехали на север из Дурноварии только днем: раньше я их не видел. При взгляде на мое безбородое лицо королева заулыбалась.

— Что сталось с твоей бородой, лорд Дерфель? — спросил Мордред с притворной озабоченностью.

Я промолчал.

— Говори! — приказал мне Лохольт и ударил меня культей в лицо. Медвежьи когти царапнули меня по щеке.

— Ее отрезали, о король, — проговорил я.

— Отрезали! — Мордред зашелся смехом. — А знаешь, почему ее отрезали, лорд Дерфель?

— Нет, господин.

— Потому что ты мне враг, — объявил он.

— Неправда, о король.

— Ты мой враг! — завизжал Мордред, внезапно впадая в буйство. Он с размаху треснул кулаком о подлокотник кресла и покосился на меня: не устрашился ли я его гнева? — Этот гад растил меня ребенком, — возвестил он толпе. — Он бил меня! Он ненавидел меня! — Толпа глумливо загомонила; Мордред предостерегающе поднял руку, восстанавливая тишину. — А еще этот человек, — ткнул он в меня пальцем, присовокупляя к словам дурную примету, — помог Артуру отрубить кисть принцу Лохольту. — И снова толпа разразилась гневными воплями. — А вчера, — продолжал Мордред, — лорда Дерфеля обнаружили в моем королевстве с чужим знаменем. — Он взмахнул правой рукой; подбежали двое, волоча за собою пропитанное мочой знамя Гвидра. — Чей это стяг, лорд Дерфель? — осведомился Мордред.

— Он принадлежит Гвидру ап Артуру, господин.

— А что делает знамя Гвидра в Думнонии? Мгновение-другое я думал, а не солгать ли. Не притвориться ли, что я привез знамя в дань Мордреду? Ну да он все равно мне не поверит, и, что еще хуже, я буду сам себя презирать за эту ложь. И я вскинул голову.

— Я надеялся поднять его при вестях о твоей смерти, о король.

Правдивая речь застала Мордреда врасплох. Толпа загудела, но король лишь барабанил пальцами по подлокотнику кресла.

— Ты сам объявил себя предателем, — проговорил он спустя какое-то время.

— Нет, о король, — возразил я. — Я надеялся на твою смерть, но я ничего не сделал, чтобы ее приблизить.

— Ты не поехал в Арморику спасать меня! — заорал он.

— Это правда, — признал я.

— Почему? — зловеще осведомился Мордред.

— Потому что не захотел пожертвовать добрыми воинами ради всякого сброда, — отозвался я, указывая на Мордредовых людей. Те рассмеялись.

— И ты надеялся, что Хлодвиг убьет меня? — осведомился Мордред, когда смех стих.

— Многие на это надеялись, о король, — откликнулся я, и снова моя честность его словно бы озадачила.

— Так назови мне хоть одну причину, лорд Дерфель, отчего бы мне не убить тебя здесь и сейчас, — приказал Мордред.

Я помолчал и пожал плечами.

— Я не могу измыслить такой причины, о король. Мордред обнажил меч, положил клинок на колени, опустил ладони на лезвие.

— Дерфель, — возвестил он, — приговариваю тебя к смерти.

— Уступи его мне, о король! — жадно вызвался Лохольт. — Мне! — Толпа шумно поддержала юнца. Всем не терпелось полюбоваться на мои муки и медленную смерть: тем вкуснее покажется ужин, что стряпали на вершине холма.

— Ты вправе забрать его кисть, принц Лохольт, — постановил Мордред. Он встал и с обнаженным мечом в руке осторожно заковылял вниз по горе голов. — Но право забрать его жизнь принадлежит мне, — объявил король, подходя вплотную. Он подсунул лезвие меча мне промеж ног и мрачно усмехнулся. — Прежде чем ты умрешь, Дерфель, мы заберем у тебя не только руки.

— Но не сегодня! — прозвучал из задних рядов резкий голос. — Не сегодня, о король! — Над толпой поднялся ропот. Мордреда такое вмешательство скорее поразило, нежели оскорбило; он промолчал. — Не сегодня! — повторил голос, и я, обернувшись, увидел, что сквозь возбужденную толпу невозмутимо шагает Талиесин, а люди расступаются перед ним, пропуская вперед. Он нес арфу и небольшой кожаный мешок, а еще при нем был черный посох, так что выглядел он в точности как друид. — Я назову тебе весьма вескую причину, почему Дерфеля никак нельзя убить нынче ночью, о король, — промолвил Талиесин, выходя на открытое место перед курганом отрубленных голов.