Жизнь в средневековой деревне - Фрэнсис Гис
Традиционно считается, что меркет платил отец невесты, однако во многих случаях это делала сама девушка, иногда – будущий жених, временами – мать или родственник новобрачной. В сохранившихся элтонских книгах за 1279–1342 годы мы находим среди плательщиков восемь отцов, восемь дочерей и одну мать. Недавно вышло исследование, посвященное «Liber Gersumarum»: из него можно сделать вывод, что дочери платили не реже отцов – в 33 % случаев. В 26 % случаев меркет вносил жених, а в остальных 8 % – другой родственник321. Похоже, все зависело от обстоятельств. Если платила девушка, то, вероятно, она выходила замуж поздно и сама содержала себя – была служанкой либо дояркой или даже выполняла мужские работы, такие как ремонт дорог, внесение удобрений, прополка, косьба, стрижка овец, переноска грузов и пахота322.
В то же время, когда вдова повторно вступала в брак, меркет обычно платил будущий муж, к которому отходили земли первого супруга. Однако, если несвободная женщина выходила замуж за свободного мужчину, считалось, что выгоду от брака получает она, и поэтому меркет вносился невестой или ее отцом, но не женихом323.
Итак, решение о том, кто будет платить меркет, принималось в ходе переговоров о браке и обычно зависело от того, кто больше выиграет от будущего союза. Сумму обсуждали с управляющим сеньора, и виллану приходилось торговаться: он должен был «заключить наилучшую из возможных сделок», как говорится в сборнике кутюмов аббатства Рэмси324. На величину меркета влияли различные обстоятельства: учитывалось, в частности, выходит ли женщина замуж за виллана из своей деревни, или за свободного, или за мужчину из другой деревни, или «за того, за кого пожелает». В трех последних случаях пошлина была выше, чем в первом, поскольку существовал риск того, что сеньор лишится повинностей, выполняемых женщиной, и ее движимого имущества, а также не сможет рассчитывать на ее будущих детей325.
Еще одним важным фактором была платежеспособность семьи. Самый высокий меркет платили женщины, наследовавшие состояние, или вдовы – как правило, от пяти шиллингов до четырех фунтов. Если речь шла не о земле, а только о движимом имуществе, меркет был гораздо меньше и порой составлял всего шесть пенсов. Мюриэл, дочь Ричарда Смита, элтонского коттера, внесла три шиллинга, тогда как Александр Атте Кросс и Хью Ин Ангуло, виргатарии из зажиточных семей, дали за своих дочерей пять шиллингов, а Эмма, жена Ричарда Рива, уплатила за свою дочь шесть шиллингов восемь пенсов326. Многие дочери элтонских вилланов, слишком бедных, чтобы на них налагали пошлины, видимо, выходили замуж без уплаты меркета.
Сама по себе брачная церемония в сельской местности, а точнее, отсутствие таковой была для Церкви давней проблемой. Многие деревенские пары не видели надобности в чем-то большем, нежели поцелуй и обещание, и о природе этого обещания велись многочисленные споры. Крупные правоведы XII века Иоанн Грациан и Петр Ломбардский пытались найти ответ на вопрос о том, что представляет собой законный брак, а папа Александр III (1159–1181 гг.) установил правила: брак становится действительным при произнесении либо «слов настоящего» («Я беру тебя, Джон…»), либо «слов будущего», менее определенного обещания, если за ним следует консумация. Согласие обеих сторон было обязательным. Четвертый Латеранский собор (1215 г.) постановил, что брак должен совершаться публично, а невеста должна получить приданое, но при этом ничего не говорилось о свидетелях и даже об обязательном участии представителей Церкви327.
Большинство союзов были результатом договоренности между семьями, и имущественные соображения иногда имели следствием неравный брак, например такой, о котором говорит Уильям Ленгленд: «Плохая выходит пара, как мне кажется, клянусь Христом, // Когда молодую женщину отдают немощному старику, // Или женятся, только ради ее богатства, на вдове, // Которая никогда не станет носить ребенка, разве что на руках»328.
В «Наставлении о грехах» Роберта Мэннинга немало говорится о вреде таких браков. Если люди сходятся друг с другом лишь ради имущества, а не по любви, это «неправильная свадьба». Тот, кто берет жену «из любви к ее скоту», пожалеет об этом:
Коль в доме пусто и уныло,
Тогда и в браке все постыло.
Была скотина, да сплыла —
Прощай, любовь, и все дела 329.
Еще хуже было «взять женщину против ее воли»330: это строго воспрещалось Церковью и редко случалось в деревне, где, в отличие от замка, большинству браков предшествовали ухаживания и даже интимные отношения.
Крестьяне, вступавшие в брак, обычно произносили клятву у дверей церкви, главного из деревенских публичных мест. Священник спрашивал, не имеется ли препятствий, подразумевая степень родства, запрещенную Церковью для супругов. Жених перечислял имущество, которое получит от него жена, давая ей в знак этого кольцо и небольшую сумму денег для раздачи бедным. Кольцо, по словам проповедника XIV века, должно быть «помещено и надето мужем на четвертый палец женщины, дабы показать, что между ними есть истинная любовь и сердечная привязанность, ведь, как говорят врачи, от сердца женщины тянется жила к четвертому пальцу, и поэтому кольцо надевается на тот же палец, чтобы она хранила единство и любовь с ним, а он с ней»331.
Затем новобрачные обменивались клятвами, после чего могли пройти в церковь, где проводилась церемония венчания. На одной из таких церемоний (XIV в.) священник обратился к будущим супругам: «Досточтимые друзья, мы собрались здесь в это время во имя Отца, Сына и Святого Духа… чтобы соединить, связать и скрепить этих двоих посредством святого таинства брака, совершаемого благодаря сану и достоинству священства. Сказанное таинство брака имеет такую силу и добродетель, что эти двое, которые сейчас обладают двумя телами и двумя душами, на всем протяжении их совместной жизни будут иметь… единую плоть и две души»332.
За церемонией обычно следовал пир под названием «эль невесты» (bride ale), устраивавшийся в частном доме или таверне. В Уорбойсе и некоторых других деревнях жених был обязан угостить слуг поместья обедом с «хлебом, пивом, мясом или рыбой» в «день, когда он берет жену»333.
Но многие деревенские пары по-прежнему произносили свои клятвы в других местах – в лесу, в таверне, в постели, и такие «тайные браки» неизменно раздражали церковные суды.
