Валерио Манфреди - Александр Македонский. Пески Амона
Десять дней Мемнон оставался в горах возле Галикарнаса, ожидая, пока все его уцелевшие после Граника солдаты, всего тысяча, соберутся к нему и встанут в строй. Наконец однажды ночью, закутавшись в плащ и надев персидский тюрбан, почти полностью закрывавший лицо, он въехал на коне в город и направился в Дом собраний.
Огромное здание возвышалось рядом с гигантским Мавзолеем, монументальной гробницей карийской династии Мавсолов, сделавшей Галикарнас столицей своего царства.
Высоко поднявшаяся в небе луна освещала грандиозное строение: каменный куб, увенчанный портиком с ионическими колоннами. Водруженная на портик ступенчатая пирамида была украшена внушительной бронзовой квадригой, которая несла изображение покойного монарха. Великолепные скульптуры работы самых выдающихся ваятелей предыдущего поколения — Скопаса, Бриаксия, Леохара — изображали сцены из греческой мифологии, культурного наследия, ставшего частью местной культуры. Преимущественно здесь были представлены эпизоды, традиционно помещаемые в Азию, вроде борьбы греков с амазонками.
Мемнон на мгновение задержался, разглядывая барельеф, где греческий воин, схватив амазонку за волосы, бьет ее в спину ногой. Мемнон всегда спрашивал себя, почему греческое искусство, столь возвышенное, постоянно изображает сцены насилия над женщинами, и пришел к выводу, что, видимо, причиной этого служит страх, тот самый страх, который вынуждает их держать своих жен в гинекеях, чтобы на всех общественных мероприятиях прибегать к услугам «подруг».
Ему вдруг подумалось о Барсине, которая уже должна была ехать по безопасной Царской дороге с золотыми оградами, и его охватила горькая печаль. Он вспомнил ее ноги газели, смуглую кожу, запах фиалки, исходящий от ее волос, чувственный голос, ее аристократическую гордость.
Мемнон ударил пятками в бока своего коня и поехал дальше, стараясь прогнать тоску. Все чрезвычайные полномочия, данные ему лично Великим Царем, не приносили никакого удовлетворения.
Он миновал бронзовую статую самого выдающегося гражданина Галикарнаса, великого Геродота, автора монументальной «Истории», который первым описал титаническую борьбу греков с варварами во время персидских войн и, возможно, единственный понял их глубинные причины, будучи сам сыном грека и азиатской женщины.
Подъехав к зданию собраний, Мемнон спешился, поднялся по освещенной лестнице с двумя рядами установленных на треножниках гигантских ламп и стучал в дверь, пока кто-то не подошел открыть ее.
— Я Мемнон, — сказал командир наемников, сняв тюрбан. — Я только что приехал.
Его провели в зал, где собрались все городские гражданские и военные власти: командиры персидского гарнизона, афинские генералы Эфиальт и Трасибул, возглавлявшие наемные войска, и сатрап Карий Оронтобат, тучный перс, выделявшийся яркими одеждами, серьгами, драгоценным перстнем и великолепным массивным золотым акинаком — кинжалом в ножнах — у бедра.
Присутствовал также местный наследственный монарх, царь Карий Пиксодар, человек на пятом десятке с черной-черной бородой и тронутыми сединой висками. Два года назад он предложил свою дочь в жены одному из македонских царевичей, но брак не состоялся, и потому пришлось обратиться с брачным предложением к новому персидскому сатрапу Карий Оронтобату, который и стал ему зятем.
Во главе собрания было приготовлено три кресла, два из них уже заняли Пиксодар и Оронтобат, а третье, справа от персидского сатрапа, предназначалось Мемнону. Очевидно, все ожидали его появления.
— Жители Галикарнаса и жители Карий! — начал Мемнон. — Великий Царь возложил на меня огромную ответственность — остановить вторжение македонского царя, и я собираюсь решить эту задачу любой ценой. Я здесь единственный, кто видел Александра в лицо и встречался с его войском с копьем и мечом в руках. Уверяю вас: это грозный враг. Он не только до безрассудства отважен на поле боя, но также смышлен и непредсказуем. По его действиям в Милете можно судить, на что он способен, даже в условиях нашего полного господства на море. Но я не собираюсь дать ему застать меня врасплох — Галикарнас не падет. Мы вынудим его истощать свои силы под нашими стенами, пока совсем не обескровим. По морю, где господствует наш флот, к нам будет поступать провизия, и мы будем сопротивляться до последнего. Когда же, наконец, придет подходящий момент, мы совершим вылазку и разгромим его обессиленное войско. Мой план таков: прежде всего не позволим осадным машинам подойти к стенам. Это очень мощные и эффективные орудия, их спроектировали специально для царя Филиппа лучшие греческие инженеры. Македонянин не дал нашему флоту снабжаться водой и провиантом, заняв подходы к берегу, а мы сделаем наоборот — не позволим ему выгрузить свои машины с кораблей вблизи нашего города. Мы направим конные отряды и штурмовые войска во все бухты в пределах тридцати стадиев от Галикарнаса. Единственный пункт, откуда они могут напасть на нас, — северо-восточная часть стены. Там мы выроем длинный ров длиной в сорок и шириной в восемнадцать футов, и таким образом, даже если им удастся выгрузить свои машины, эти сооружения не смогут приблизиться к самой стене. Пока я сказал вам все. Обеспечьте, чтобы работы начались завтра же на рассвете и продолжались непрерывно день и ночь.
Все одобрили этот план, казавшийся безукоризненным, и стали понемногу покидать зал и расходиться по городским улицам, белым в свете полной луны. Остались лишь двое афинян — Трасибул и Эфиальт.
— Вы собираетесь что-то сказать мне? — спросил Мемнон.
— Да, — ответил Трасибул. — Эфиальт и я желаем знать, насколько можем рассчитывать на тебя и твоих воинов.
— То же самое мне следовало бы спросить у вас, — заметил Мемнон.
— Мы лишь хотим сказать, — вмешался Эфиальт, кряжистый мужчина, по меньшей мере, шести футов ростом и геркулесова сложения, — что мы воодушевлены ненавистью к македонянам, которые унизили нашу родину и вынудили ее принять условия постыдного мира. Мы стали наемниками, потому что это единственный способ сражаться с врагом, не причиняя вреда нашему городу. Но ты? Какие причины толкнули на это тебя? Кто может нам гарантировать, что ты сохранишь верность нашему делу, если оно окажется невыгодным? В душе ты…
— Профессиональный наемник? — прервал его Мемнон. — Да, это так. Так же, как ваши люди, от первого до последнего. Сегодня на рынке нет другого товара, столь изобильного, как наемные мечи. Вы утверждаете, что гарантией является ваша ненависть. И я должен вам верить? Нередко я видел, как ненависть уступает страху, и подобное может случиться и с вами. У меня нет другой родины, кроме моей чести и моего слова, и вы можете верить ему. Важнее этого для меня нет ничего, кроме моей семьи.
