Эрнест Капандю - Рыцарь Курятника

— Боже мой! — сказала Сабина. — Вы разве ее видели?

— Продолжайте, продолжайте! Что вы сделали, когда эта женщина ушла?

— Я хотела бежать, — продолжала Сабина, — двери были заперты снаружи. Я сломала ногти о замок. Слышались веселое пение и музыка. Я думала, что сойду с ума… Я отворила окно — оно выходило в сад.

Сабина остановилась. Все ждали с чрезвычайным беспокойством.

— Что было потом? — спросил Жильбер.

— Говори же! — сказал Даже.

Опустив голову на обе руки, она оставалась неподвижной.

— Когда вы открыли окно, что вы сделали? — спросила Кино.

— О, Сабина! Не скрывай от нас ничего, — прибавила Нисетта.

— Что случилось потом? — спросил Жильбер хриплым голосом.

Сабина опустила обе руки.

— Не знаю, — сказала она.

— Как?!

— Я больше ничего не помню.

— Неужели?

— Что случилось потом — я не знаю… Закрыв глаза и возвращаясь к своим воспоминаниям… я чувствую сильный холод… потом вижу снежный вихрь… И… и…

Сабина остановилась и поднесла руку к своей ране. Слушатели переглянулись с выражением сильного беспокойства. Кино, указав на Сабину, сделала знак, чтобы ей дали отдохнуть. Глубокая тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием слушателей, царила в комнате. Сабина тихо приподняла голову.

— Вы вспоминаете? — спросил Жильбер.

— Нет! — сказала девушка.

— Вы не знаете, что случилось в этой маленькой комнате после того, как вы отворили окно?

— Нет.

— Не вошел ли кто-нибудь?

— Я не знаю…

— Вы выскочили из окна?

— Кажется… нет! Я не знаю… Я не могу сказать.

— Однако вы чувствовали, как падал снег?

— Да… Мне кажется… я вижу, что меня окружают белые хлопья… мне кажется, что они меня ослепляют…

— Вы были в саду или на улице? Соберитесь с мыслями!

— Я ничего не помню…

— Ничего? Вы в этом уверены?

— Ничего, кроме острой боли, которую я почувствовала в груди…

— Вы не видели, кто вас ранил?

— Нет.

— Перед вами появилась вдруг тень?

— Я ничего не знаю…

— Как это странно!

Опять молчание воцарилось в комнате. Непроницаемость тайны, окружавшей это роковое приключение, расстроила всех.

Даже и Ролан смотрели на Жильбера. Тот не спускал глаз с Сабины, потом он встал, подошел к кровати, взял обе руки девушки и ласково их пожал.

— Сабина, — сказал он кротко и выразительно, — это не опасение нас огорчить, не страх возбудить мучительное воспоминание — мешают вам говорить?

— О, нет! — сказала Сабина.

— Вы знаете еще что-нибудь, кроме того, что вы нам сказали?

— Больше ничего.

— Вы были ранены неожиданно, неизвестно кем, где и как?

— Я почувствовала холодное железо… и больше ничего! Между той минутой, когда я отворила окно в маленькой комнате, и той, когда я проснулась… я ничего не помню.

— Она говорит правду! — сказала Кино.

— Совершенную правду, — подтвердил Жильбер.

В эту минуту на церковных часах пробило девять. При последнем ударе вдали раздалось пение петуха. Жильбер по-прежнему держал руки Сабины.

— Сабина! — произнес он взволнованным голосом. — Чтобы не оставалось страшных сомнений, терзающих мое сердце, клянитесь мне памятью вашей праведной матери, что вы не знаете, чья рука ранила вас.

Сабина тихо пожала руку Жильберу.

— Мать моя на небе и слышит меня, — сказала она. — Я клянусь перед ней, что не знаю тех, кто хотел меня убить.

— Поклянитесь еще, что вы не могли предполагать, что вам угрожает кто-нибудь.

— Клянусь!

— Еще поклянитесь, что вы не опасаетесь ничего и никого.

— Клянусь! Клянусь перед матерью, что я не знала и не знаю ничего, что могло бы иметь какое-будь отношение к ужасным происшествиям прошлой ночи.

— Хорошо! — сказал Жильбер.

Он наклонился и поцеловал руку молодой девушки, потом медленно поднявшись, сказал:

— До свидания.

— Вы уходите, брат мой? — сказала Нисетта, немного испугавшись.

— Я должен идти в мастерскую, милое дитя, — отвечал Жильбер.

— Я иду с тобой, — сказал Ролан.

— Нет, останься здесь. Завтра утром я приду за Нисеттой и узнаю о здоровье Сабины.

Поклонившись всем окружавшим Сабину, Жильбер вышел из комнаты и поспешно спустился с лестницы.

XVIII. КАРЕТА

Жильбер вышел из дома парикмахера Даже и пошел по направлению к улице Эшель, переходящей в площадь Карусель. Улицы были пусты, небо покрыто тучами, потеплело. Все говорило о наступающей оттепели, и снег, начавший таять с утра, превратил улицы в болото.

На углу улицы Эшель стояла карета, щегольская, без герба, с хорошей упряжью, с кучером без ливреи. Это была одна из тех карет, в которых ездили знатные люди, не хотевшие, чтобы их узнали.

Жильбер, закутанный в плащ, подошел к этой карете. Дверца отворилась. Жильбер вскочил в карету, хотя подножки не были опущены, и дверца тотчас затворилась. Кучер подобрал вожжи, переднее стекло опустилось.

— Красный крест! — сказал Жильбер.

Стекло было поднято, карета поехала, увлекаемая быстрой рысью двух лошадей. Жильбер сел на заднюю скамейку, на передней сидел какой-то человек. У кареты не было фонарей, так что невозможно было различить черты спутника Жильбера. Но одет он был с ног до головы в черное.

— Все было сделано сегодня вечером? — спросил Жильбер, между тем, как карета переезжала площадь Карусель.

— Все, — отвечал другой.

— Ничего не пропущено?

— Ничего.

— Вы следовали моим предписаниям?

— В точности.

— Очень хорошо. А Б.?

— Он не выходил из дома целый день.

— Король охотится в лесу Сенар?

— Да.

— Стало быть, все идет…

— Чудесно!

Жильбер подал рукой знак, что доволен, потом, наклонившись к своему спутнику, сказал:

— Любезный В., я вынужден просить вас об услуге. Что вы скажете?

— Об услуге! — повторил человек в черном. — Можете ли вы употреблять подобное выражение, когда вы обращаетесь ко мне!

— Вы говорите, как Андре!

— Вы сделали для меня еще больше, чем для него.

— Я сделал то, что должен был сделать.

— И я сделаю то, что должен сделать, я буду повиноваться вам без раздумий. Говорите, любезный А. Позвольте мне так называть вас, а вы называйте меня В. В память о 30 января.

— 30 января! — повторил Жильбер, задрожав. — Зачем вы говорите это?

— Затем, чтобы доказать вам, что моя кровь принадлежит вам до последней капли. Мне ведь известно все — вы это знаете. Если вам изменят когда-нибудь, то это могу быть только я, потому что мне одному известна ваша тайна. Итак, моя жизнь в ваших руках, и мне за нее нечего бояться…