Семьдесят два градуса ниже нуля - Владимир Маркович Санин
А вот Алексею Игоревичу я поверил сразу и безоговорочно – не только потому, что уж очень хотелось поверить, но главным образом потому, что он оставил у нас до осени свои «россиньолы», как древние когда-то оставляли заложников. А если серьезно, то поверил бы ему без всякого залога. Ладно, поживем – увидим, как говорят мудрые люди, когда ничего более умного им в голову не приходит.
Вертолетная площадка находится за «Актау», со стороны южных склонов. С фасада гостиница словно вымерла, ни в задернутых шторами окнах, ни на балконах никого не видно, лишь откуда-то издали доносится какой-то непонятный гул.
– И в медпункте пусто, – приподнявшись на цыпочки и заглядывая в окно, говорит мама. – Его тоже перевели?
– На безопасную сторону, – отзывается Надя. – Мурат распорядился в первую очередь.
– Умница, – хвалит мама. – Я знала, что в конце концов он прислушается к голосу разума. А в какое помещение?
– В очень хорошее, – туманно отвечает Надя.
– В какое же?
– В хорошее. – Надя прячет улыбку. – В библиотеку.
– Что-о?! – Мама хватается за голову. – Он сошел с ума!
– Впустить лису в курятник! – подливает масло в огонь подхалим Гвоздь. – Они разворуют нам все книги!
Мама бежит к центральному входу, а мы огибаем гостиницу с торца и – становимся свидетелями редкостного зрелища.
Гул, который с минуту назад казался мне загадочным, объяснился чрезвычайно просто: вокруг вертолетной площадки, огражденной живой цепью из инструкторов, дружинников и милиционеров, веселится добрая сотня туристов. Мурат, прикрыв мощным телом входной люк вертолета и воздев кверху руки, взывает к лучшим чувствам:
– Будьте сознательны, это спецрейс, у меня распоряжение срочно вывезти товарища…
– Петра Ивановича Загоруйко? Это я!
– Какого там Загоруйко? – несется из толпы. – Моя фамилия Терехов!
– Всех вывози!
– Товарищи, у меня завтра начинается турнир!
– Алексей Игоревич! – завидев нас, кричит Мурат. – Прошу пропустить товарища академика!
– Все здесь академики!
– Может, штаны он шьет для академиков!
– У меня ребенок с температурой!
– Алексей Игоревич! – К нам подлетают Вадим Сергеич с мадамой. – Где ваши вещи, мы поможем!
Алексей Игоревич тихо стонет.
– Пра-пустить! – громовым голосом орет Мурат. – Абдул, обеспечить посадку товарища академика!
– Иду! – срывающимся фальцетом кричит Вадим Сергеич, хватает за руку мадаму и через образовавшийся проход бежит к вертолету. Под смех и улюлюканье толпы их тащат обратно.
– Ой, не могу! – бушует Алексей Игоревич. – Чаплин!
– Пра-пустить!
Свист, хохот, визг! А толпа все прибывает, из нижних окон прыгают, из верхних спускаются на веревках и простынях все новые претенденты, у многих за плечами рюкзаки, в руках чемоданы.
– Жре-бий! Жре-бий! Жре-бий!
Это дирижирует барбосами Катюша. Они без вещей, просто дорвались до развлечения и валяют дурака. А я-то еще удивлялся, что они пропускают такой балаган.
– В вертолет у нас имеют право… – звонко провозглашает Катюша и взмахивает рукой.
– …и мореплаватель, и плотник, и академик, и герой! – ревут барбосы. – Жре-бий! Жре-бий!
– Жребий! – подхватывает толпа.
– Сажай с ребенком!
– Товарищи, у меня турнир!
– Все равно продуешь!
– Умоляю, завтра моей теще сто лет!
Полный балаган!
– Где он? – К нам с выпученными глазами прорывается Абдул.
– Кто, Алексей Игоревич? – Надя не умеет врать, у нее получаются слишком честные глаза. – Разве его нет? Ах да, у него какие-то дела.
– Дела у него, – поясняет Гвоздь. – Он занят!
– Сбэжал! – кричит Мурату Абдул. – Дэла у него, занят!
Зло жестикулируя, к Мурату подходит Захаров, командир вертолета: показывает на часы, тычет пальцем в небо.
– К черту! – рычит Мурат. – Абдул, веди травмированных! Эй, где там туристка с ребенком?
– Правильно!
– Товарищ Хаджиев… – взывает Катюша.
– …мо-ло-дец! – скандируют барбосы.
– Хаджиеву гип-гип…
– Ура! Ура! Ура!
Толпа расступается перед героями в гипсе. Первым скачет на костылях тот самый закованный, который советовал мне ради Катюши отложить собственные похороны.
– Отбили? – кивая на барбосов, злорадно спрашивает он. – Растяпа!
– От растяпы слышу, – вяло огрызаюсь я. – Нога в гипсе тоже не лучший сувенир, который можно вывезти из Кушкола.
Но закованный, конечно, врубил в солнечное сплетение, вряд ли мне теперь удастся погадать Катюше по руке. Наверное, старею, все-таки четвертый десяток, без особой горечи думаю я, года два назад у меня таких осечек не было. Катюша показывает на меня пальцем и со смехом что-то говорит, а свора слушает ее, радостно разинув пасти. Снова что-то затевают, собаки. Петя прав, за этой компанией нужно смотреть в оба.
– Не огорчайся, – сочувствует Надя, – не на ней свет клином сошелся.
– Он сошелся на тебе, – ворчу я.
– Я рада, что ты пришел к этому выводу.
– Не пришел, а еще ковыляю.
– Ну, это по моей специальности, я тебе помогу, – обещает Надя.
Пока мы обмениваемся любезностями, посадка в вертолет продолжается. Мурат в самом деле молодец, нашел верный способ усмирить толпу: на места битых-ломаных никто не претендует. Замыкают их шествие двое таинственных субъектов, таинственных потому, что их физиономии по глаза обмотаны шарфами; субъекты волокут носилки, в которых, прикрыв лицо руками, жалобно стонет женщина. Продвижение носилок сопровождается всеобщим сочувствием: все-таки для толпы, даже неуправляемой, есть святые вещи.
– Потерпи, милая…
– На операцию, да?
Субъекты хрюкают что-то неопределенное и ускоряют шаг.
– Я ее не помню, – озадаченно говорит Надя. – Наверное, из «Бектау».
Мне смешно, вспоминаю мамин рассказ. Она встретила на московской улице бывшую школьную подругу, ныне известного хирурга. Они разговаривали, обменивались новостями, и тут к ним подошел сияющий молодой человек и низко, с чувством поклонился: «Большое вам спасибо, Вера Петровна, вашим золотым рукам!» И ушел. Вера Петровна вот так же озадаченно смотрела ему вслед и бормотала: «Не помню, кто же это… кто же это… ба, геморрой!»
Между тем скорбно согнутые фигуры субъектов кажутся мне до странности знакомыми. Я всматриваюсь и, озаренный внезапной догадкой, делюсь ею с Абдулом. Тот ошеломленно хлопает себя по ляжкам и устремляется за носилками.
– Таварищ Хаджиев, это абманщики! Плуты!
Мурат делает ему страшные глаза, но Абдул не видит: он выполняет свой долг, разоблачает плутов. Субъекты почти бегут, они уже рядом с вертолетом, но Абдул их догоняет и…
– Ах! – вырывается у толпы.
Свист, рев, стоголосое ржание! Из носилок на снег вываливается мадама и своим ходом рвется в вертолет. Петухов и композитор за ней. Но куда им против Абдула, экс-чемпиона республики по вольной борьбе!
Только думаю, что благодарности за свое рвение он сегодня не получит…
– Всем туристам немедленно возвратиться в гостиницу! – громогласно возвещает Мурат. – Абдул, Хуссейн, обеспечить!
Я разыскиваю глазами свору – никого нет, исчезли. Странно, это на них не похоже – бросить такой балаган на произвол судьбы.
– Отправляй свою бетономешалку! – кричит кто-то Захарову.
Тот высовывается
