Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
Среди общего молчания прибыл Яо Шу – как был, в ночном халате. В лице, как и у почившего хана, ни кровинки. Казалось, за какой-то час он постарел, поник. Ханский советник молчал вместе со всеми. В своем горе он стоял сумрачной тенью, подобно безмолвным деревьям в саду. Из-за горизонта медленно всходило солнце. Сейчас многие обернулись на дневное светило с негодованием, как будто его свет и жизнь были чем-то оскорбительным.
Когда утро залило город красноватым золотом, Сорхатани наконец приблизилась к Дорегене и нежно взяла ее за руку.
– Пойдем, – тихо попросила она. – Дай им унести его отсюда.
Вдова покачала головой, и тогда Сорхатани, склонившись, зашептала ей на ухо:
– Отложи свою скорбь, хотя бы на сегодня. Подумай о своем сыне, Гуюке. Слышишь меня, Дорегене? Ты должна быть сильной. Слезы по Угэдэю будем лить тогда, когда твой сын окажется в безопасности.
Дорегене медленно моргнула и, не слушая, повела головой из стороны в сторону – раз-другой. Слезы текли из-под опущенных век. Она снова наклонилась и поцеловала Угэдэя в губы, вздрогнув под рукой Сорхатани: он оказался таким холодным. Никогда ей больше не чувствовать его тепла, не бывать в его объятиях… Вдова потянулась к ладоням хана, провела пальцами по свежим мозолям. Они тоже теперь не заживут. Затем все-таки поднялась.
– Пойдем, пойдем со мной, – с мягкой настойчивостью, как испуганному животному, сказала ей Сорхатани. – Я приготовлю тебе чая и что-нибудь поесть. Ты должна оставаться сильной, Дорегене.
Та кивнула, и тогда Сорхатани по крытой галерее повела ее обратно, в свои покои. Чуть ли не на каждом шагу Дорегене оглядывалась, пока сад, а с ним и ее Угэдэй не скрылись из виду. Мимо, обгоняя, быстро просеменили слуги: им надо было к приходу женщин успеть приготовить чай.
Когда они приблизились к покоям, в караул как раз заступили дневные стражники. Глядя на стоящих у дверей воинов, Сорхатани по их лицам поняла, что они в смятении. Смерть хана нарушила установившийся порядок, и все пребывали в неуверенности, словно не зная, что теперь делать.
– Слушайте приказ! – внезапно скомандовала Сорхатани; воины мгновенно встали навытяжку. – Пошлите скорохода к своему начальнику Алхуну. Пусть немедленно явится в эти покои. Выполняйте.
– Да, госпожа, – поклонился один из стражников и тут же отправился выполнять поручение.
Своим слугам Сорхатани велела удалиться. Вода уже закипала, а им с женой хана надо было остаться наедине.
Закрывая двери, она увидела, что Дорегене сидит, уставившись перед собой пустым взглядом, оглушенная свалившимся несчастьем. Сорхатани стала расхаживать по своей трапезной, намеренно громко стуча утварью и чашками. Чай еще не настоялся, ну да придется довольствоваться и этим. Ей не хотелось мешать чужому горю, но выхода не было. Ум Сорхатани судорожно работал с той минуты, как ее разбудил Хубилай. Слова складывались сами собой:
– Дорегене, дорогая моя. Я отправила гонца к Гуюку. Ты меня слушаешь? Знала бы ты, как я скорблю о случившемся. Угэдэй…
Сорхатани сама чуть не расплакалась. Она ведь тоже любила хана. Но скорбь приходилось подавлять, заталкивать вглубь, иначе разговор не продолжить.
– Угэдэй был славным, добрым человеком. Мой сын Хубилай отправил к Гуюку гонца с письмом. Но оно дойдет до него лишь через месяцы. Поэтому я не думаю, что Гуюк скоро прибудет.
Дорегене внезапно подняла глаза. В них был ужас.
– Почему же он не вернется ко мне? – прошептала она растерянно.
– Потому что к той поре ему, скорее всего, станет известно, что его дядя Чагатай уже расположился в Каракоруме со своими туменами. До Чагатая известие дойдет быстрее, а он гораздо ближе к нам, чем Субудаевы армии. К тому времени, как Гуюк вернется, Чагатай успеет стать ханом. И тогда за жизнь твоего сына, Дорегене, я не дам и медной монетки. Таковы ставки в этой жестокой игре. Поэтому отложи пока свою скорбь и послушай, что я тебе скажу.
Обе умолкли, заслышав стук сапог по каменному полу коридора. В покои вошел Алхун, старший тысячник ханских кешиктенов. В полном вооружении. Женщинам он дежурно поклонился, явно раздраженный тем, что его отвлекли от дел. Сорхатани смерила его холодным взглядом. Быть может, Алхун пока еще не вполне представлял, как изменилась с рассветом расстановка сил во дворце; но она-то это понимала.
– Я не хочу мешать вам в этот скорбный час, – начал с порога Алхун, – вы, должно быть, понимаете, что мое место с туменом кешиктенов, на страже порядка. Кто знает, как и чем отзовется в городе эта печальная новость. Возможны бунты. Так что, с вашего позволения…
– Замолчи! – властно прервала его Сорхатани; Алхун изумленно застыл. – Ты и к хану вошел бы вот так, без стука? Так почему ты не оказываешь такой же чести нам? Да как ты смеешь так вламываться?!
– Так меня же… вызвали, – вспыхнув, промямлил Алхун. Уже очень давно на него никто не повышал голоса. От удивления он замер в нерешительности.
Сорхатани заговорила медленно, с непоколебимой уверенностью:
– Тебе известно, тысячник, что я правлю исконными землями наших предков? Так вот. С кончиной хана во всей державе выше меня стоит только один человек. И она, эта женщина, сидит сейчас здесь. – Видя, что Дорегене вконец опешила, Сорхатани тем не менее продолжила: – А потому до возвращения Гуюка в Каракорум правительницей здесь является его мать. И если это хоть кому-то непонятно, я с этого момента объявляю об этом во всеуслышание.
