Игорь Срибный - Берендеев лес
- Шта, сабак-урус, пиришла твоя конец жизна? – татарин оскалил крупные зубы в кровожадной ухмылке. – Однака нашая харабарчи девят штук порубала, сабака!
Татарин занес матовое лезвие ножа над горлом Степана… и вдруг качнулся телом, всхрипнув тяжко... Хватка его ослабла и, тряхнув головой, Степан вырвал волосы из руки татарина. В мутной пелене, застившей его глаза, проявился силуэт татарина, стоявшего, шатаясь, как осина на ветру. Не разумея, что происходит, Степан оперся здоровой рукой о землю и попытался подняться с колен… Но рухнувшее на него тело татарина завалило его на залитую кровью траву.
- Сейчас, мой любый, сейчас! – услышал он сквозь забившую уши тишь голос Настены.
Тело татарина сползло с него, и Степан смог сесть, опираясь на руку девицы. Мельком взглянув на тело поверженного ворога, он увидел трехзубые вилы, торчащие из его спины, и все понял. С трудом подняв тяжелую голову, он с благодарностью взглянул на суженную и тихо молвил:
- Вона, вишь как, Настенька… Пришлося и тебе грех смертный на душу взять, человека погубив…
- Не человек то вовсе! - Девушка топнула ножкой во гневе. – Рази ж кто его звал сюды? Рази с миром он пришел к нам? Ить, кабы я его вилами не ударила, он бы тебя жизни решил!
Она упала на колени и, обняв голову Степана, разрыдалась, переживая в душе только что случившееся. На ее глазах любимый ею человек едва не расстался с жизнью…
- Перевяжи ты меня, Настена… - тихо сказал Степан. – Кровя я теряю, солнышко мое…
- Ой, что ж это я? – пискнула Настенька и опрометью кинулась в избу.
Принеся воду, мазь и чисто выбеленную холстину, девица промыла и перевязала раны Степана, лежавшего на земле в луже собственной крови, и подала ему ковш с холодным клюквенным морсом.
- Они еще придут, Степушко? – ее тело все еще чуть подрагивало от недавно пережитого ужаса.
- Сюды мож и не придут, - ответил Степан. – Ежель только не станут искать своих разведчиков. Ежели же будут искать, следы непременно сюды приведут. А я вот биться с ними неспособный покамест. Сильно рубанул меня бусурмен…
Степан помолчал, взыграв желваками под русою бородою.
- Только вот на землю нашу оне ужо пришли. - Он с трудом пошевелил пальцами раненой руки. - Недобро пришли – со злом и враждою…
- Ничего, Степушко, ничего,… - Настена ласково перебирала волосы Степана. – Ты у меня двужильный. Все на тебе, ровно на собаке заживает. Ить сколь разов ты уже пораненный был, а все нипочем тебе. Всяку хворь ты осилить могешь. Ровно железный… Вона, уж сколь отметин на теле твоем война оставила, а ты все такой же сильный!
- Ой, не гневи Господа, Настена! – Степану стало немного лучше. – Все в руках евойных – и жизнь наша, и смертушка. Знать, не пришло еще мое время, Господом отмеренное, нужон еще я ему для дел земных…
- Знать, нужон, любый мой, знать, нужон. Давай-ка, я тебя потихоньку в избу сопровожу. Полежишь маленько на полатях. Что ж на землице-то сырой в крови лежать?
Обмыв спину Степана от крови, Настена помогла ему подняться. Степан мельком взглянул на татарина с отрубленной ногой и увидел, что тот в беспамятстве.
- Отвернись-ка, душа моя, - сказал он тихо Настене и, вырвав из земли саблю татарина, пронзил ею грудь раненого...
Девица взрогнула всем телом, услышав предсмертный хрип татарина, и, обняв стан суженного, проводила его в сруб и, переодев в сежую сорочку, уложила на полати, накрыв меховой полстью.
- Налей-ка мне ишо морсу, Настенька… - попросил Степан.
Но когда Настена подошла к нему с ковшиком, Степан уже спал, обняв раненую руку здоровой рукой…
Глава 25
Сотня Акаши ворвалась в село с первыми лучами восходящего солнца, рассчитывая застать сельчан в избах, покудова они еще не разбрелись по нивам и покосам. С диким визгом и шакальим подвыванием лохматые всадники пронеслись по селу, подняв тучи пыли, и, сдержав коней у левад, в немом удивлении встали, созерцая распахнутые ворота подворий, растворенные двери сельской церквушки…
- Бежали собаки! – со злобой прошипел сотник Акаша. Он спрыгнул с коня и, загребая закрученными кверху носами сапог уличную пыль, шагнул за ворота ближайшей избы. Отшвырнув ногой с пути старый хомут, рванул дверь. В сумраке сеней кто-то метнулся от печки, заставив сотника выдернуть из ножен кривую саблю. Увидев кошку, нырнувшую в подпол, Акаша громко выругался, озираясь. Раскрытые пустые сундуки, голые стены, голые лавки… Охваченный яростью, сотник выбежал во двор. И носом втянул запах свежей крови. Он пошел на запах и на базу увидел две телячьих шкуры, еще не просохшие от крови…
- Искать следы! – гаркнул он нукерам. – Они не ушли далеко!
Рябой десятник Алим – старший харабарчи, зная крутой норов сотника, осторожно заметил:
- Село оставлено давно – собаки разбрелись и не охраняют дворы. Люди ушли отсюда ещё вчера поутру.
Сотник и сам видел, что сельчане не сейчас покинули село, но в другие села и на боярское подворье ушли другие отряды, в коих такие же, как и у него добытчики. Но как явиться на глаза эмиру без подношений?!
- Алим, бери своих нукеров и сыщи следы русов! – сотник даже ногами затопал от ярости.
Десяток разведчиков Алима умчался к ближайшему перелеску, а усталый после длительного ночного перехода сотник завалился на сеновал.
Один из нукеров окликнул его – не пора ли погреться дымком от урусских изб?
- Не забывай: нам еще возвращаться этою дорогой. – ответил Акаша. - Выжигать надо мелкие деревни, а большие села кое-где оставлять. К холодам русы придут в эти села греться. Будут набиваться в избы, как тараканы, особенно женщины с детьми. Вот тогда-то их и надо брать. Тогда уж можно будет поживиться полонянками.
Часа через два прискакал Алим.
- Следы телег разошлись по всем окрестным тропам, - сказал он, не вставая с седла. – Большое стадо коров, овец и коз угнали в лес.
- Я велел тебе искать следы урусов, а не коров и овец!
- Но наян![15] Со стадом шло много людей. Урусы будут там, где их коровы!
