Виталий Гладкий - Меч Вайу
– Оставь меня! А-а-а! – захлебнулась криком Майосара.
Зажав ладонью рот девушки, сборщик податей пытался разорвать крепкую ткань, навалившись грузным телом на полузадохнувшуюся дочь кузнеца…
Плетеная из воловьих жил нагайка обожгла жирную спину насильника словно каленое железо. Град ударов, один сильнее другого, обрушился на сборщика податей; прикрывая голову руками, он с воплем завалился в озеро. Его одежда на спине вмиг взлохматилась, и кровь окрасила прозрачную воду в розовый цвет.
– Остановись! Ты его убьешь! – с криком бросилась Майосара к неистовому Абарису, – закусив до крови губу, юноша размашисто хлестал тяжелой нагайкой обеспамятевшего от страха и боли сборщика податей.
Абарис на замахе остановил свою руку, отшвырнул нагайку, вытащил за шиворот толстяка из воды и словно куль соломы бросил его на землю у ног Майосары.
– Шелудивый пес! Как ты осмелился! Ты!..
– Не убивай! Не убивай, сын вождя! Прости! Сам не знаю, как получилось! – вопил сборщик податей, извиваясь, словно червь.
– Он тебя не обидел? – спросил Абарис, бережно прикоснувшись к плечу девушки.
– Нет… – стыдливо потупилась Майосара и начала быстро собирать разбросанное по земле белье…
Тем временем несостоявшийся насильник с жалобными стенаниями быстро заковылял прочь.
Когда косогор скрыл его от глаз Абариса и Майосары, он опустился на землю и принялся ощупывать исполосованную спину, осыпая страшными проклятиями сына вождя и строптивую дочь кузнеца, видевшую его позор. Так просидел он, затаившись среди высокого разнотравья, до полудня, подставляя израненные плечи под ласковые солнечные лучи и отмахиваясь веткой от мух и оводов. Наконец сборщик податей дождался: мимо него, по тропинке, возвращались с рыбалки подростки; через них он и передал приказ домочадцам, чтобы те срочно прислали ему одежду и коня.
Когда спустя некоторое время он получил и то и другое, то на удивление раба-конюшего повернул не домой, а в сторону леса, не преминув при этом хлестнуть нагайкой его, ни в чем не повинного. Обиженный раб, кому, правда, подобные выходки хозяина не были в диковинку, почесал побитые места и медленно поплелся обратно…
Лес шумел таинственно и грозно. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густую листву и, достигнув земли, теряли яркость и тепло в прохладной тени чащобы. Лишь кое-где, на крохотных лесных полянках, кусочки солнечных пятен сливались в сплошной знойный лоскут, отсвечивающий сочной зеленью, нередко усыпанной красными лесными ягодами.
Лик и Ававос не заметили, как в поисках таких ягодных полянок они забрели в глухое урочище, пользовавшееся дурной славой среди сколотов и где в древние времена было капище кровавого бога киммерийцев[66], изгнанных сколотами в безводные пустыни. До сих пор у входа в огромную пещеру, вырытую в обрыве урочища, высились мрачные каменные идолы; их безобразные ушастые головы были повернуты к восходу. Вход в пещеру со временем завалился, зарос чертополохом и густым кустарником, где ползали змеи. На дне урочища струился тонкий ручей, местами разливаясь в крохотные болотца, опасные коварными яминами, скрытыми под ржавой чахлой травой; она не бывала зеленой даже весною. Воздух в урочище был тяжелым, с каким-то неприятным запахом, особенно в жаркие летние дни. Но звери эти места не обходили, может потому, что здесь находились солонцы, и поэтому для людей, менее суеверных, чем сколоты, урочище могло быть настоящим охотничьим раем: в утренние часы у солонцов бродили олени, сохатые, иногда медведи, не говоря уже о прочей мелкой живности.
И все же сколоты избегали эти благодатные для охоты места. Причиной тому служили бездымные огоньки, внезапно загоравшиеся на дне урочища, над болотцами, днем и ночью, чаще всего летом, и так же внезапно исчезавшие. Несколько смельчаков одно время отваживались охотиться в урочище, но когда однажды их трупы обнаружили у обрыва, как раз над идолами, охочих последовать их примеру среди сколотов больше не нашлось.
Поляна, облюбованная детьми, была неподалеку от обрыва, на крутом склоне. Кусты орешника обступили ее густой стеной, и только в одном месте виднелся как бы коридор, где исчезала узенькая, еле приметная глазу тропинка, невесть кем протоптанная среди густой травы. Ягод было много, и дети, повизгивая от удовольствия, уписывали их за обе щеки, не забывая при этом наполнять плетеную из лозы корзинку, захваченную предусмотрительной Ававос.
Треск сушняка и чьи-то грузные шаги заставили их прервать это занятие.
– Ой, медведь! – пискнула испуганная Ававос, прижимая измазанные ягодным соком кулачки к груди.
– Тише ты! – зашипел на нее Лик, схватил за руку и потащил с поляны в кусты.
Когда заросли лопуха укрыли их своими широкими листьями, Лик взял на изготовку лук (он с ним никогда не расставался) и, подумав, протянул свой заветный нож Ававос, чтобы немного ее успокоить. Девчушка крепко сжала костяную рукоять и с благодарностью прильнула к плечу Лика.
Глядя на побледневшее от страха лицо девочки, Лик с запоздалым сожалением вспомнил своего любимого Молчана, все-таки добившегося, чтобы собачья стая Старого Города признала его вожаком, и теперь где-то в укромном местечке зализывавшего раны, полученные в драке с псами.
Шаги приближались. Наконец гибкие, тонкие стволы орешника раздвинулись, и на поляну, пыхтя и отдуваясь, буквально вывалился толстяк; на его плечах болтался изодранный плащ. Ругаясь скверными словами, он принялся осматривать многочисленные прорехи и с раздражением отрывать цепкие колючки репейника с шаровар и плаща. Ававос едва не закричала от радости: это был не медведь, а сборщик податей! Но осторожный Лик тут же зажал ей рот, потому что вовсе не был уверен, что надменный богач обрадуется их появлению. Не по годам рассудительный и смелый мальчишка с тревогой в душе задал себе вопрос: почему это сборщик податей очутился один, без слуг, в такой глухомани? Конечно же, не в поисках ягодных мест. А тревожные взгляды, которые сборщик податей бросал вокруг себя, ясно говорили, что здесь кроется какая-то тайна. Поэтому Лик, шепнув несколько слов на ухо Ававос, тенью скользнул за сборщиком податей – тот, с трудом сохраняя равновесие, начал спускаться по тропинке вниз, к обрыву.
Тихий свист (его даже чуткий Лик расслышал с трудом), раздался откуда-то сверху, и перед сборщиком податей, словно из-под земли, вырос длиннобородый человек с золотой серьгой в ухе; к нему тут же присоединился еще один, одетый, как и его напарник, в звериные шкуры мехом наружу, – он спустился с липы, росшей около тропинки.
