Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3
Обрадуясь сему, велел я тотчас запрягать себе карету, чтоб в то же утро съездить к Новикову. Но каким изумлением я поразился, когда посыланный с сим приказанием слуга, возвратясь, мне сказал, что запрягать карету некому и ехать мне не с кем. «Да где же подевались и кучер, и лакей?» — спросил я. — «Все, сударь, больны отвечал он: и кучер, и форейтор, и лакей вдруг заболели и лежкою все лежат, и один только я на ногах». — «Ах, батюшки мои! воскликнул я, и верно также грудью и кашлем?» — «Точно так (сказал он): и все сами дивятся, что так дружно их свалило. Да я вот и сам насилу уже брожу». — «Ну, нечего ж делать (сказал я), быть сидеть дома и чем–нибудь уже заниматься; а ты, между тем, поди–ка и вели скорей поставить на огонь большой чайник с водою, и сварив поболее моего декокта, перепой их всех хорошенько, да и сам напейся; да вели только им взять отдохновение и нескоро выходить после того на двор, а ввечеру ужо еще свари, и на ночь опять чтоб все они его напились».
Все сие было и исполнено и декокт мой помог и всем им так хорошо, что они к последующему дню были все опять уже по прежнему бодры и здоровы, и в состоянии со мною со двора ехать, Итак, я, запрягши лошадей, и полетел к Новикову, жившему тогда все еще в прежнем месте, подле Воскресенских ворот, в университетском типографическом доме.
Сей не успел меня увидеть, как обрадуясь чрезвычайно, бежал даже с восторгом меня целовать и обнимать, и только что посадил меня, как и начал мне говорить: «Ах, братец, Андрей Тимофеевич, что ты наделал и каких чудес натворил?»
— А что такое? изумясь спросил я и удивился такой встрече.
— «Да на что ты отказался от продолжения твоего прекрасного журнала? Вся публика тем крайне недовольна! Ты не поверишь, как она его полюбила, как тобою была довольна и как о том жалеет, что ты отказался от продолжения оного.
— Что, братец, обстоятельства меня к тому принудили! сказал я и потом рассказал ему отчасти о сумасбродствах князя и о его частых меня попреканиях и произведенной тем досаде.
— «Ах, братец! сказал Новиков, сие услышав. Расхаркал бы и наплевал ты на все это, и на самого сего сумасбродного твоего князя! Полезность самого дела и всеобщее одобрение публики несравненно того дороже. И ежели это только тому причиною, то плюнь, пожалуйста, на все это и презри, и подумай–ка, пожалуйста, не можно ли нам возобновить и продолжить далее сие дело, взявшее ход такой хороший?»
— Но где ж? сказал я, и как это можно? и когда успевать, хотя бы, например, и согласиться на это? Новой год у нас уже не за горами, и когда успевать сочинять и печатать? К тому ж, у меня ничего готового к тому нету да и книг никаких я с собою не взял.
— «Ох, братец! подумай–ка, пожалуйста, нельзя ли как–нибудь и не успеешь ли сперва хоть один лист на первый случай написать? Намахать тебе его недолго, а что касается до меня, то за мною дело не станет. Мы успеем еще перевернуться к тому времени. Один лист печатать недолго. Вмиг мы его наберем и напечатаем, а успел бы только ты нам его написать; а сверх того есть у меня несколько пьесок, оставшихся и от нынешнего года, так поместим и их тут же. А книги, какие надобны к тому, бери себе у меня, все, какие есть у меня, к твоим услугам! Пожалуйста, подумай!»
— Бог знает, батюшка! (сказал я задумавшись), могу ли я успеть? Время–то уже слишком коротко, и здесь до того ли заезжему человеку, чтоб заниматься писанием?
— «Но, как–нибудь! пожалуйста, братец! (повторил он), а чтоб труды и хлопоты твоя сколько–нибудь усладить, то вот прибавляю вам с моей стороны еще 50 рублей к цене прежней и пусть будет уже ровно 500 рублей, которые вы получите».
— Хорошо! (сказал я, несколько опять подумав), быть так! потрудиться, так потрудиться!…. Но с публикою как же мы сделаемся. Она уже знает, что я более не хотел издавать?
— «О, это не ваше, а мое уже дело! (подхватил Новиков). С публикою можете вы в первом листе оговориться; а чтобы скорее о будущем продолжении оного узнали, так мы сегодня же успеем еще напечатать о том особое объявление и приложнти оное к завтрашним газетам, так дело и будет в шляпе; а сверх того я иначе о распубликовании о том постараюсь. Это уже мое дело, а вы поспешите только материю для первых листов сочинить как можно скорее».
— Хорошо! сказал я, и хотел было подниматься, чтоб ехать, но он удержал меня на креслах, воскликнув: «Да постой же, ради Бога! хоть чашку кофея у меня выпей, вот тотчас подадут его! и тотчас закричал! Малый! кофей скорей!»
Между тем, как я, осевшись, стал дожидаться его кофея, сказал мне Новиков: «А на меня знаешь ли, братец, какое горе: нынешняя московская болезнь загуляла и к нам в типографию, и возможно ли: сею ночью целых шестьдесят человек вдруг занемогло и лежат все повалкою; не знаю что я делать и боюсь, чтоб не остановилось все дело!
— О! это безделка!…. и ничего не значит (сказал я). Всех их можно в один миг вылечить и хорошо, что вы мне это сказали!
— «Ах, помилуй, братец, скажи ради Бога, чем? (подхватил г. Новиков), ты меня очень одолжишь тем!»
Тогда рассказал я ему то, что случилось и с самим мною, и с людьми моими, и как я и себя и их вылечил своим декоктом.
Господин Новиков обрадовался неведомо как сие услышав, и не успел начать у меня о сей травяной смеси и о употреблении оной расспрашивать, а я ему рассказывать, — как в самую ту минуту растворяются двери и входит к нам штаб–лекарь, за которым г. Новиков посылал по самому сему случаю нарочно.
— «Ах, вот кстати и Карл Иванович! (воскликнул Новиков, его увидев). Что, братец! У меня вся типография больна! и человек шестьдесят лёжкою лежат. Сделай милость, посмотри их».
— «Я был ужа там, я видаль всех их. Эта нонишна болесть, но мы не знаить што делать. Ум наша не стала, завтра положили уж бить обща собрания всех медиков и консилиум о том, што лучше делать и чем лечить».
— Да вот, Карла Иванович (сказал на сие Новиков): я сейчас услышал о верном лекарстве от этой болезни. Вот Андрей Тимофеевич и сам над собою и над людьми своими испытал, и в одни сутки вылечил всех их. И нельзя ли, братец, прописать вам самые сия травы для типографщиков моих?»
Штаб–лекарь взглянул на меня гордо и равно как с пренебрежением и изволил улыбнуться; однако из уважения к г. Новикову сказал: «Пожалуй, пожалуй, когда вам то надобь…. А как эта трав називайт?» спросил он меня также с нескольким пренебрежением.
Тогда назвал я их так, как они у них в аптеках по–латыни называются — herbа Betonicа, foliis Sаlviae и flores Chаmomillа, то есть, буквица, шалфей и ромашка.
— «А препорц?» спросил он меня далее.
— Первой две, а последних по одной горсти, сказал я.
— «А употребление?» спросил он.
