Юрий Рябинин - Твердь небесная
– Делать-то что будем, папаша? – спросил наконец он.
– Ну теперь уж поздно, – рассудил Дрягалов. – Утром надо отвезти в мертвецкую.
– Папаша! – проговорил Дима приглушенно. – А ведь это в вас стреляли!
Дрягалов не сразу ответил. Он помрачнел.
– А ну-ка, молодцы, ступайте в зал, – сказал он слугам. – Будет пьянствовать. Да накройте там покойного чем.
Коньяк как будто и не брал его нисколько – что пил, что не пил. Василий Никифорович еще налил полстакана.
– Думаешь, я этого раньше не понял? Купец-то сибирский чуть не на одно лицо со мной. И осанка ровно та же.
– Так значит, кто-то вас хотел… – начал Дима и оборвался.
– Я, кажись, знаю кто. Есть один человечек… Затаил на меня злобу… – Дрягалов понимающе покачал головой. – Это, значит, он меня придумал извести… Как Савву извели… Помнишь, у тебя на свадьбе гулял товарищ мой Савва Тимофеевич? Так его же тоже того… Летом, помнится, что ли… За границей где-то…
– В Ницце, – напомнил Дима.
Они замолчали и какое-то время напряженно осмысливали потрясающее открытие.
– Так, папаша, подождите! – Дима просто-таки встрепенулся весь от пришедшей ему догадки. – Если стреляли в вас и убийца, или кто там его подослал, убежден, что дело сделано, может быть, вам этим и воспользоваться? – спрятаться куда на время, и пусть его думают все, будто вас на свете больше нету!
Дрягалов сколько-то изумленно смотрел на сына.
– Это, что ли, как в тот раз французский парнейчик – этот Паскаль – придумал в газетах пропечатать, что-де нету больше купца Дрягалова в живых? – обрадованно спросил он.
– Да, наподобие. Только в газетах-то теперь не выйдет: газеты все закрыты.
– Что за беда! Земля слухом полнится! Только пусти слух, – и до кого надо он дойдет скоро! Ты знаешь что! – мигом смекнул Дрягалов. – Нужно, чтобы Алена подругам своим об этом скорее передала: Татьяне Александровне в первую голову, – у ней муж полицейский – он донесет, кому следует, – и другой их третьей… как ее забыл…
– Лиза, – подсказал Дима.
– Да, и Лизавете этой тоже, – у ней Лексей в женихах теперь, – он среди своих бунтовщиков расскажет. Так и дойдет, до кого следует.
– Тогда вам, папаша, теперь никак нельзя в Москве оставаться. Спрятаться надо. Вон хоть в Кунцеве. Сейчас там на дачах никого. Пусть Егор вас нынче же свезет. Кого-нибудь из слуг я вам завтра пошлю. Да! – хватился Дима. – Если не возражаете, отправлю к вам и Лену с Ваней. И им там спокойнее будет. И для любопытных понятно станет, почему по даче слуги шастают: при господах-де. Можно еще и Мартимьяна с Викулычем поселить. А вы из дома и не выглядывайте! Затаитесь…
– Алену с внуком не возражаю, – улыбнулся Василий Никифорович. – А Мартимьяна не надо. Куда ему зимой! Пусть в Москве сидит. В дому-то тоже должен кто-то оставаться.
Наказав Диме завтра чем свет свести покойного Рвотова в полицейский дом, а магазин открывать и без него, если беспорядки в Москве вдруг прекратятся, Дрягалов этим же вечером уехал из города.
Глава 11
На Пресню Мещерин, Хая, Лиза и Александр Иосифович добирались путем окольным, дальним, но при сложившихся условиях самым недолгим: по Москве-реке – вокруг Лужников, далее вокруг Дорогомилова до Прохоровской мануфактуры. Хотя и Мещерин, и обе его храбрые дружинницы знали сегодняшний пароль, но пробраться до цели городом им было крайне затруднительно, почти невозможно. И менее всего из-за опасности встретиться с солдатами или полицией – эти, и без того напуганные размахом восстания, в такой ранний час еще прятались по казармам и участкам. Но к этому времени Москва, особенно в западных ее частях, была настолько перегорожена баррикадами, что какое-либо передвижение там, а тем более в экипаже, практически не представлялось возможным. Да и найти кого-нибудь из оставшихся в Москве при деле смельчаков извозчиков, кто поехал бы к Пресне через город, было делом почти безнадежным.
Пресня напоминала хорошо укрепленный лагерь или даже прямо крепость. Баррикады здесь были не то что в других частях – жидкие завалы из всякого хлама, – на Пресне стояли настоящие могучие стены поперек улиц: высокие, громоздкие, иные представляли собой натуральные ледяные горы – повстанцы поливали их водой, и они превращались в монолит, который и из пушки-то не очень прошибешь.
Несмотря на ранний час, на улицах здесь уже было оживленно: одни дружинники, отстояв ночь на баррикадах, отправлялись отдыхать, на смену им приходили свежие силы. Нередко вместе с баррикадой дружинники передавали своим вновь прибывшим товарищам и оружие – винтовки, ружья, револьверы, какие-то примитивные самопалы, сработанные умельцами-рабочими чуть ли не из водопроводных труб: вооружены повстанцы были в целом крайне плохо. Спешили куда-то и женщины, иногда с детьми. На удивление, в этом лагере работали некоторые магазины, притом что в куда более спокойных частях Москвы всякая торговля в эти дни прекратилась, – на Пресне повстанцы не позволили торговцам закрывать своих лавок. И вообще на Пресне нисколько не чувствовалось подавленности, – напротив, здесь царило настроение благоразумной, неразгульной вольницы. Случайный гость Пресни, вроде Александра Иосифовича, мог прийти в изумление от того, что улыбка здесь была практически обычным выражением лица. А дети так порой и смеялись в голос, галдели, – ну этим-то по-другому и не полагается, в любом случае.
Александр Иосифович заявил своим спутникам, что намерен предстать перед самим руководством восстания. Они повели его в Революционный комитет, располагавшийся в одном из зданий Прохоровской мануфактуры.
В комитете работа не прекращалась ни днем, ни ночью: пока одни комитетчики позволяли себе пару-тройку часиков поспать – приткнуться кое-как где-нибудь здесь же в соседних комнатах, – товарищи их продолжали заседать, разрабатывать и направлять действия дружин, принимать курьеров с известиями о положении в разных частях Москвы и рассылать во все концы соответствующие приказания.
На входе в штаб стояли вооруженные дружинники. И хотя кто-то из них более или менее довольно знал Мещерина, Хаю и Лизу, пропустили внутрь их все-таки не раньше, чем услышав пароль.
Первым, кого встретили в штабе Мещерин и его спутники, оказался Самородов, – он со своими людьми ночевал на Трехгорке, чтобы утром пораньше получить задание и отправиться действовать. Но, увидев друга в сопровождении того, с кем он не чаял когда-либо встретиться, Самородов задержался. Когда он распознал в спутнике Мещерина господина Казаринова, Самородов, понятное дело, остолбенел, но не столько от нечаянной встречи, сколько оттого, что его друг, вчера готовый добить раненого драгуна, сегодня, в общем-то, вполне миролюбиво сопутствовал с натуральным извергом, изувером, каковым им представлялся Александр Иосифович после приключений на Ша-хэ. Но теперь на изумление и прочие эмоции ни у кого не было ни секунды свободной.
