Альма. Ветер крепчает - Тимоте де Фомбель
Авоши вспоминает, что раньше и ему хватало такой безмятежности.
– Идём?
Сын с отцом подходят. Втроём они начинают спуск. Ээко всё щебечет, как пташка.
– Это мой сын устал, понимаешь? А вовсе не я. Он просто пользуется мной, чтобы лишний раз присесть.
Они спускаются по крутому склону. Слыша, как остальные смеются, старик прибавляет:
– Не вытяни я его с той пироги, он бы всю ночь на ней просидел. Пока ты, Авоши, спал как младенец.
Баако за его спиной ещё смеётся, но Авоши остановился впереди. Он смотрит на Ээко.
– Что ты сказал?
– Я шутил. Про младенца… Но…
– До этого!
Ээко глядит испуганно.
– Что ты сказал перед этим?
– Не знаю. Я не хотел…
– Пирога…
– Что?
– Ты что-то сказал про пирогу.
– Там, где мы сидели, под мхом, мне показалось… но я не уверен… как будто было дно пироги.
Авоши бегом взбирается обратно. Когда остальные подходят, он уже перевернул полый ствол. Он проводит рукой по отёсанному дереву.
– Кто поднимает пироги на гору? – смеётся Баако. – Где эти великаны?
Действительно, перед ними маленькая, обросшая мхом пирога.
Баако говорит громко. Пытается разбудить угасший дух веселья. Он гулко пинает полое дерево. Но Авоши за его спиной уже смотрит в овраг, ощетиненный деревьями, шипами и колючками.
– Когда-то здесь была вода.
Баако подходит.
– Пойдём, – говорит он, – уже ведь решили, что всё.
– Лошадь вышла из воды.
– Пойдём…
Баако пытается взять Авоши под руку, но тот высвобождается.
– Лошадь не упала с неба, – повторяет он. – Здесь явно была переправа.
Баако тянет его снова. На сей раз Авоши отбрасывает его на землю. И наставляет ружьё.
– Думаешь, я остановлюсь, когда только-только нашёл что искал?
– Ничего ты не нашёл! – кричит Баако. – Ты безумец, Авоши! Я говорю тебе это, пускай даже ты меня убьёшь. Разве пироги плавают по лесам?
Юноша плачет в пыли.
– Мой сын прав, – говорит Ээко. – Может, когда-то давно здесь и была вода. Но мы не можем ждать до новых дождей.
– Да, ждать мы не будем, – отвечает Авоши, вновь успокаиваясь. – Мы не станем ждать дождей.
Он медленно опускает ружьё. Отец с сыном упрашивают его.
– Ты сошёл с ума! – кричит Баако. – Хочешь приделать пироге крылья?
– Пойдём с нами, – молит Ээко. – Пора возвращаться домой.
Авоши глядит на расщелину. Пальцами он растирает высыпавшиеся из ружья крупицы чёрного пороха.
Он всегда выбирал противоположный путь. Когда надо догонять лошадь, ему ближе идти по следу назад. Когда Моисей Аркан указывает в одну сторону, он поворачивает в другую. А когда кажется, что перейти можно только по воде…
– Огонь, – говорит Нао, стоя перед домом. – Огонь.
Она одна. Вдали, между скал, поднимается дым. Сум ушёл тушить пожар. День кончается. Нао осталась возле смоковницы, утомившись от всех бед и оттого, что ждёт ребёнка.
А вдруг это возвращаются Мози, Лам и Альма? Хоть бы они…
20. Разбросаны
Лишь один раз в их долине был пожар, когда Альма только родилась. Саванна горела. В ту ночь гремели громы и сверкали молнии. Антилопы проносились в темноте, как прыгающие факелы. Хищные птицы охотились у самой границы огня. Небо тоже горело.
Сегодня пожар выше: он там, где расщелина. Дым, белый, поднимается в небо и опадает чёрным дождём к подножию скал.
С тех пор как за считаные часы исчезли все трое… Лам, Мози, Альма… С того дня жизнь Нао тлеет. Если всё сгорит, что останется после? Она стоит у двери, рядом с копьём мужа, которое так и ждёт здесь. Руками она обхватывает живот, как калебас.
Привалившись спиной к стене дома, Нао оседает на землю. Веки тоже опускаются. Она засыпает сидя. В ямке перед ней ещё горит огонь. Над крышей две обезьянки сидят в ветвях смоковницы и прячут глаза.
Настала ночь. Нао проснулась. Пожар, кажется, прекратился. Зарево в стороне расщелины исчезло. В воздухе пахнет холодной золой, которую несёт южный ветер.
Нао медленно встаёт. Подкладывает ветку в почти погасший очаг. Заходит в дом.
Она идёт по тёмной комнате. Нао хотела бы, чтобы все её дети оказались здесь, чтобы они спали и тихо посапывали, переворачиваясь на другой бок.
С тех пор как они ушли, Нао заново открыла Сума. Годами Альма с Ламом делили мать только друг с другом. Старшему брату не доставалось почти ничего. Но уже несколько лун, как молчаливый Сум стал для Нао куда больше, чем защитником. Он – всё, что у неё осталось. И он – та грудь, на которой можно плакать.
Она зовёт его. Почему он не вернулся? Из глубины комнаты дверь – как прямоугольник чуть светлее. Она прислушивается. В траве за стеной прошуршали шаги. Ребёнок в животе Нао притих.
– Это ты, Лилим? Лилим?
Она повторяет это слово, означающее на её языке тень деревьев. Самое нежное имя, которым она зовёт каждого из детей, когда с ним одна.
– Это ты?
Она ступает за порог и замирает.
Прямо за ухом Нао почувствовала остриё. Кто-то приставил ей к затылку копьё Мози.
– Ты говоришь на языке око, – раздаётся голос.
Нао не отвечает.
– Ты одна?
– Да.
Чтобы запутать следы, она ответила на фанти.
– Ты одна во всей долине?
Она молча призывает висящий на щиколотке амулет и предков под землёй. Она молит их сделать так, чтобы Сум спрятался где-нибудь. Нельзя, чтобы её сын показывался.
– Почему ты говоришь, что никого больше здесь нет? Не ври.
– Да, я вру.
– Что?
– Я жду ребёнка.
На миг кожа больше не чувствует острия, но лишь потому, что Авоши встаёт перед ней и нацеливает копьё ей в грудь.
Он не должен позволять себе отвлечься. Ни на её красоту, ни на ребёнка. Наоборот, цена его добычи только что удвоилась. Рисковать нельзя.
– Иди вперёд. На меня.
Она идёт. Если этот человек уведёт её быстро, Сум избежит той же участи. Копьё пятится. Нао лишь хотела бы оглянуться в последний раз на тень большого дерева, обнимающего их дом.
– Постой, – говорит Авоши.
Он достаёт из огня обгоревшую ветку и закидывает на крышу.
Плотно уложенная трава вспыхивает. Нао закрывает глаза. Дом горит. Пламя лижет листья смоковницы.
– Теперь Моисей Аркан не соврал, – говорит Авоши.
– Кто? – спрашивает Нао, вздрагивая.
– Один человек, который сказал, что я найду здесь только выжженную землю и обугленные деревья…
Нао вдруг отворачивается от зарева.
Авоши снова
