Альма. Ветер крепчает - Тимоте де Фомбель
Она каждый день выводит графики цен на сахар, хлопок и кофе. Считает и пересчитывает невольников в учётных книгах. Проверяет. Думает наперёд. Она вычисляет, когда выгоднее отправлять суда, где течения и ветры благоприятнее. Она хотела, чтобы названный в её честь корабль причалил к Сан-Доминго до Рождества, когда идёт уборка сахарного тростника и цены на рабов взлетают.
Пока она жива, ничто не сможет омрачить блеска дома Бассаков.
– Это ваш отец настаивает, чтобы я звал вас Амелией, – оправдывается Ангелик. – Он говорит, мы почти одного возраста.
– Седьмая часть ваших лет – квадратный корень моих, – отвечает Амелия Бассак с апломбом – и тут же жалеет. – Одним возрастом это не назвать.
– Всё же не седьмая, мадемуазель. Кажется, вы родились в декабре.
Да, она это знает. С досады она закусывает щёку. «Самое скверное, – думает она, – что считать он умеет». Вот почему она не прощает ему зияющих дыр в учётных книгах.
– А вы знали, Ангелик, что мадам де Ло по ночам, сидя в ванной, пишет вам любовные письма и сразу прячет их в своей причёске?
Амелия сказала первое, что пришло в голову, и как можно быстрее, чтобы воспользоваться его замешательством и схватить со стола за спиной тот небольшой листок.
– Что, простите? – переспрашивает Ангелик.
– Ничего. Забудьте.
Она сминает листок в ладони и прячет.
– Мне показалось, вы сказали…
– Не принимайте желаемое за действительное, – говорит Амелия. – Сердце мадам де Ло уже занято. Она верна своему мужу, и вам с этим ничего не поделать, хоть он и промотал её состояние до гроша и умер лет сто назад.
Ангелик опешил. Цель достигнута. Он уже ничего не понимает. Но Амелия не думает останавливаться. Она направляется к двери, а проходя мимо, шепчет ему:
– Однако про ваши чувства я ей передам.
Глухо стуча по вощёному полу босыми ногами, в шуршащем сине-белом платье, она похожа на те волны, которые бегут по песку, не останавливаясь ни перед чем.
– Да, я передам ей, мало ли вдруг, – говорит она, исчезая за дверью.
На лестнице Амелия разглаживает рукой помятое платье. Она считает, что надолго избавилась от привязанности этого юноши.
Но ошибается.
Потому что Ангелик раздавлен любовью, он задыхается, тонет в сине-белой волне. Высунувшись в окно по пояс, он едва не ныряет в него полностью, едва не падает в кусты сада, не виснет на шипах обвившей стену розы. Ему не хватает воздуха. Он хочет, чтобы она его полюбила. Он почти готов забыть о великом предприятии, которое готовит уже два года.
Ангелик пытается дышать глубже. Он должен сохранять спокойствие.
Всё нужно делать по порядку.
Сбегая по лестнице, Амелия разворачивает листок с отцовского стола. На последней ступеньке она замирает. Ей не послышалось. Четыре с половиной тонны. Так и написано. Это число прозвучало, когда вошла гувернантка. Что же это за тайный груз в четыре с половиной тонны? Нужно будет снова поднять опись.
Она проходит через переднюю, затем через малую гостиную. И оказывается в витражной галерее. Сквозь стеклянный потолок льётся октябрьское солнце, и воздух кажется серо-зелёным, как мох на деревьях в саду.
– Дочка! – восклицает Бассак. – Вот и ты.
– Папа, – говорит она ласково.
Он встаёт на секунду, пока она садится напротив. Тут же появляется дворецкий с блюдом под серебряным колпаком. Другой слуга возникает из-за портьер и кладёт на колени Амелии салфетку. Она терпеть не может эти церемонии. Может, они ещё вытрут ей рот или нижнюю юбку поправят?
– Ты виделась с Ангеликом? – спрашивает отец.
– Нет.
– Наверняка он был бы рад тебя увидеть.
– Наверняка.
– Милый юноша.
– Нет.
Амелия отвечает рассеянно. Мыслями она не здесь. Она уже не видит ни отца, ни вставшего за её стулом дворецкого, ни ещё одного лакея в белых перчатках, который подошёл, чтобы поднять колпак и положить ей шампиньонов в сливочном соусе, ни мадам де Ло, которая ходит вдалеке по саду, всё ещё разыскивая её.
Мысли Амелии целиком заняты физическими и геометрическими расчётами.
Таинственный груз весит четыре с половиной тонны. Но Ангелик сказал, что его можно уместить в семь кубов с гранью в фут. Никак не сходится. Всё равно что слон в шляпной коробке.
19. Хоть бы они
Идти по следу дальше невозможно. Авоши первым добирается до края расщелины. Лошадь не могла оттуда явиться. След её начинается здесь, ни с того ни с сего, у полной шипов бездны, будто она возникла ниоткуда.
Авоши оглядывается. Баако с отцом далеко позади. Они бредут медленно, изнемогая от усталости. Они больше не верят в эти нелепые поиски. Уже много дней они даже не видят следов, по которым идёт молодой Авоши, их главный. На земле их нет. Время затоптало отпечатки подков.
Однако Ээко и Баако продолжают идти за главным, и он их пугает. Им всё больше кажется, что они идут по следу его безумия.
Однако перед этим неприступным оврагом Авоши впервые думает как они. Так продолжать нельзя. Он знает, что одержим легендой о последних око. Ночами ему снятся даже не богатства, за которые он их продаст, а лишь пьянящая радость наконец их схватить.
Он зашёл так далеко от родных земель ашанти, но теперь готов сдаться. Пора остановиться. Авоши сидит на корточках, дожидаясь своих людей. Смотрит на заросшую колючками расщелину. Лошадь не могла выйти из нее.
Гора, на которую они забрались, издали напоминала огромный вулкан. Должно быть, расщелина ведёт к кратеру, полному камней и шипов. Представить, что кто-то там прячется, невозможно.
– Авоши, – Баако подходит к нему, – отец хочет поговорить с тобой.
Старик Ээко, за спиной сына, совсем слаб.
Авоши смотрит на него пристально и отвечает:
– Ему не нужно ничего говорить. Глаза за него всё сказали. Я слышу их слова. Пора идти домой.
Баако с отцом переглядываются.
– Мы возвращаемся, – говорит Авоши.
Он спокоен; звук собственных слов, означающих, что всё кончено, придаёт ему уверенности. Зачем он упрямо ввязался в этот поход? Столько лун они шли по безлюдным землям, когда его народу вполне хватило бы продать пленных с последней войны и своих же воров да убийц.
Старик Ээко уже развернулся и уходит.
– Погоди, – окликает его сын. – Тебе надо посидеть немного.
– Я готов, – отвечает Ээко. – Я хочу вернуться домой.
Баако помогает отцу сесть.
– Я не устал, – спорит тот.
Отец с сыном сидят. Ветви над головами укрывают их от солнца. Баако держит отца за колено. И смеётся над его нетерпеливостью.
– Вот увидишь, – объясняет Ээко, – в моём возрасте каждый час на счету.
Авоши сидит поодаль
