Марина Александрова - Волгарь
Выбежала из дома простоволосая Дарья, бросилась к брату в ноги с криком:
– За что, братец, ты моих деток сиротами оставить хочешь? Почто Никифора извести решил? Не губи ты нас ради Христа!
Но Ефим отшвырнул сестру с дороги и процедил сквозь зубы:
– Уйди с дороги. Да моли Бога, что тебя живой оставляю. Забирай своих ублюдков да уходи отсюда.
Дарья поняла, что брата невозможно смягчить, и предчувствие неминучей беды холодным кольцом сдавило ей сердце.
А казаки уже тащили избитого Никифора прочь от дома. Они быстро сломили его сопротивление, так как он один пытался отбиться от целого десятка. А Ефим поднял выбитую у сотника из рук саблю, переломил ее о колено, а самому Никифору плюнул в лицо и, усмехаясь, сказал:
– Что, сотник, вот мы и свиделись. Что ж теперь ты мне не грозишь?
Никифор с трудом разлепил разбитые губы и, глядя прямо в глаза Ефиму, сказал:
– Жаль, что не удавил я тебя раньше – меньше бы Дарьюшка плакала...
Мощный удар сапогом в живот заставил сотника замолчать и, согнувшись от боли, повиснуть на руках у державших его казаков.
– Тащите его к атаману, ребятушки! – приказал Ефим, а остальным велел пошарпать сотниковы хоромы. Дескать, нечего оставлять добришко.
... Ввечеру сотника повесили. И его последние слова были: «Прощай, Дарьюшка!» Старая Евдокия утешала несчастную дочь и плачущих внуков, проклиная жестокого сына. Тяжко бабам теперь придется без опоры в жизни, некому их поддержать, и расти теперь двум мальчонкам сиротками.
Ефим стоял и смотрел на казнь своего врага. А когда безжизненное тело сотника перестало дергаться на пеньковой веревке, правую руку есаула точно огнем пекельным опалило. Против воли он взглянул на перстень, уже понимая, что талисман виноват в этой боли, но темное пламя, что разгоралось в глубине камня, уже захватило взгляд, заволокло его пеленой и потянуло в адскую бездну. Страшно закричал Ефим, рухнул в судорогах, напугав казаков, которые вспомнили, что был с их есаулом уже такой случай. Когда Ефим затих, казаки отнесли его в избу, где располагались постоем. А через день, когда Разин решил двигаться на Дон, положили так и не пришедшего в себя есаула на обозной телеге.
Три дня не мог Ефим выплыть из горячечного бреда, все стонал и метался. А казаки гадали: то ли падучая у есаула, то ли прицепилась в персидских землях какая лихоманка непонятная. Самому же есаулу в бреду виделось страшное: болтался на веревке полусгнивший удавленник, тянул к Ефимову горлу когтистые руки, скалился и хохотал дико. А в глазницах облезлого черепа снова мерцали такие знакомые фиалковые глаза. Только теперь не светом любви они горели, а яростным огнем безумия. И силился Ефим положить крестное знамение, чтоб отогнать проклятое наваждение, да наливалась свинцом правая рука, и казалось, что кошмар никогда не кончится...
Тяжко было Ефиму, но всякий раз он убеждал себя, что не напрасно извел сотника, что была это справедливая месть.
А казаки двигались с обозом к Дону, возвращались к Паншину городку, откуда уходили за море почитай уж два года назад! Весело было казакам, богато они везли добра всякого, да посмеивались над приставленными к ним стрельцами: дескать, берегут их стрельцы от степных напастей. Да и Разин нарушил свой уговор, не отдал пушек стрельцам. Сказал сотнику, мол, все, что положено, уже в Астрахани отдал, а про иное в грамотке царевой ничего не прописано.
Встречали казаков в Паншине на удивление. Да и как было не удивляться и не радоваться, когда вернулись они с богатой добычей, со славой победителей персов да с царевой грамотой, где прощались казакам все вины. Но Разин как будто вовсе не собирался распускать свое войско. Атаман не задержался в Паншине, а перебрался со всеми людьми на остров Кагальник. Велел он казакам укрепиться изрядно на том острове, да и сам проверял ежедневно, как ведется обустройство землянок и защитных валков.
Великая задумка была у Разина: новый поход он замыслил. Да теперь не зипуны волновали атамана, он и свой-то дуван весь бедным пришлым людям раздавал, чтоб было им легче обустроиться на новом месте. А шел на Кагальник гулящий да шаромыжный народ и с Волги, и с хоперских городков, и с Запорогов. Отовсюду стекались люди к защитнику Степану Тимофеевичу, и небывало разрослось его войско: еще зима вовсю шла, а насчитывалось под началом атамана уже три тысячи человек.
Не пошел Разин в Черкасск, в донскую столицу, где ждали его казацкие старшины: кланяться им не считал для себя уместным. А лишь тайно перевез к себе жену с пасынком да брата Фролку. Послал Стенька за ними доверенного казака, который ночью прибыл в Черкасск, пробрался к атаманову брату и передал на словах все, что велено было. Вот и сгинули вдруг и супружница степанова и братец его.
Старшины же казацкие озабочены были крепко, непонятно им было поведение Разина: ежели ждет грамоту от государя, то зачем людишек набирает, а ежели поход новый удумал, то куда. Те же думы тревожные одолевали и воевод с боярами: опасен, ох, опасен вольный атаман! В колодки его уже не посадишь, сила за ним стоит, весь бедный люд готов за ним подняться.
А на Кагальнике всю зиму велся торг честный с купцами, закупали казаки припасы воинские да съестные. И стучали топоры – струги новые ладились взамен оставленных в Астрахани да Царицыне. К весне готово было огромное казацкое войско. Более трех тысяч шло за Разиным. И теперь не зипуны были целью похода, а мечтал Разин освободить бедноту из барской неволи.
ГЛАВА 11
Новая весна пришла на Дон, весна 1670 года. Дружно принялся таять снег, превращая дороги в непролазную кашу. Лед темнел и потрескивал на реках, чуя приближение ледохода. Заканчивалось зимнее сидение разинцев на Кагальнике. А из Москвы послан был к Донскому Войску дворянин Герасим Евдокимов. Посольский приказ был уже осведомлен о той силе, которую собрал Разин, поэтому Евдокимову, помимо жалованной грамоты, был даден тайный наказ для казацкого головы Корнилы Яковлева. Говорилось в тайном послании, чтобы оный казацкий голова унял Разина от воровства и бунта, и за эту службу буде награжден и жалован великим государем.
В Черкасске приняли Герасима радушно, собрался казачий круг, и на том кругу была с благодарностью принята и зачитана милостивая царева грамота, а Евдокимова отпустили на свое подворье готовиться к отъезду в Москву. Но рано радовался гонец: неожиданно вошел в город большой отряд казаков во главе с Разиным. Радостно их встретила черкасская голытьба, славила Стеньку, грозилась расправой богатым старшинам. Вмиг Черкасск перешел в другие руки. Не готовы оказались старшины к приходу вольного атамана, не было у них ни войска слаженного, ни оружия под руками в достатке.
