Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем
И даже возвращение в Сагунтум не улучшило его настроения. Хотя Ганнибал прибыл в лагерь темной ночью, он тут же понял, что осадные работы нисколько не продвинулись. После всех недель его отсутствия сцена, освещенная луной, ничем не отличалась от той, которую он видел, отправляясь в поход. Командир нашел Ганнона в его особняке и вызвал на площадку перед домом. Гнев наполнил его такой яростью, которую он редко чувствовал вне битвы. Когда он задавал свои вопросы, его губы находились в двух дюймах от лица Ганнона. Чего брат добился своим управлением? Почему прошли три недели, а ему даже нечем похвастаться?
Ганнон не стал отвечать на вопросы. Вяло кутаясь в ночную одежду, он хронологически перечислил то, что было сделано. Если он и был напуган вспышкой брата, то никак этого не показал. Ион даже не вздрогнул, когда Ганнибал велел ему замолчать.
— Ганнон, — спросил командир, — что ты отдашь мне, если я завтра отобедаю в городе? Похоже, ты работал в темпе улитки, потому что нежился в этом доме. Не думаю, что наш отец одобрил бы такое поведение.
Он сел на табурет и попытался успокоить боль в ноге.
— Мне сказали, что тебя обеспокоили какие-то знамения.
Речь брата была такой быстрой, что Ганнон едва разобрал отдельные слова.
— Разве отец не учил тебя замечать лишь те знаки, которые направляют нас вперед? Если ты и разгневал богов, то не своими поступками, а бездействием. Мы должны уничтожить Сагунтум, Ганнон. Вот как мы отблагодарим богов! Победой в их честь! Нам нужно завершить кампанию на этой неделе. Мы бросим на город все наши силы. Он должен быть стерт с лица земли. Вспоминая о Сагунтуме, люди будут называть мое имя и говорить, что через меня свершалась воля Ваала. Будь уверен, мы скоро завершим осаду! И сделаем это в тот день, который я назначу!
* * *
Имко вошел в павший город иначе, чем в осажденную Арбокалу. Сначала ему пришлось карабкаться по высокой деревянной лестнице на площадку осадной башни. Над его головой поднималось несколько солдат, и он видел под собой других людей. Вака неистово перебирал руками и ногами. Все его тело горело от жажды битвы. Прежде чем он понял, что достиг края площадки, его толкнули вперед, и он почувствовал себя будто выплюнутым из гигантского рта. Юноша опустился на верхний уровень стены, но сила инерции заставила его и солдата перед ним сделать пару шагов, пролететь двадцать футов в воздухе и упасть на нижнюю площадку. Имко подумал, что это конец, но провидение снова помогло ему. Он врезался ногами в спину разбившегося товарища и, таким образом, смягчил падение. Поднявшись с земли, Имко присоединился к штурмующим отрядам, как будто в тот момент он точно следовал избранному плану действий.
Карфагеняне атаковали защитников города с яростной силой, которая потрясла обе стороны. В первые моменты боя оружие было бесполезно. Они столкнулись лицом к лицу, нос к носу, подбородок к подбородку. Однако уже через мгновение Имко махал мечом, нанося удары и уклоняясь от копий. Он повалил одного из противников, раздробив ему клинком коленную чашечку. Он хотел убить его ударом, направленным вниз, но промазал и только вторым тычком вонзил меч под подбородок мужчины. Из рассеченного горла хлынула кровь. Он услышал, как дыхание воина с хриплым стоном вырвалось из раны. Другой житель Сагунтума замахнулся на него пикой. Имко пригнулся. Наконечник чиркнул по шлему, и сражавшийся рядом ливиец вонзил копье прямо под мышку иберийца. Шлем скособочился, но у Ваки не было времени поправить его. Он продолжал биться, немного ослепленный с левой стороны — благо, продвигаться приходилось правым боком. Какое-то время юноша находился в самой гуще боя. Затем его оттеснили к флангу, и он понял, что не умрет в этот день. Волна эйфории наполнила его уверенностью в том, что какой-то бог благоволил ему. Наверное, враги почувствовали это. Когда его боковые удары начали походить на взмахи косы, они расступились в стороны.
Вскоре он бежал по улицам вместе с другими карфагенскими солдатами, выбивая ногами двери и преследуя небольшие группы горожан. Приказ Ганнибала был простым и ясным. Им полагалось убить всех мужчин. Теперь это стало их единственной заботой. Захватчики вламывались в дома и подолгу не выходили оттуда. Они кричали, переворачивали мебель, искали обитателей. Мужчин и стариков убивали, женщин насиловали, детей забирали в рабство. Другие солдаты занимались грабежом, наполняя тюки добычей: украшениями и драгоценностями, железной посудой и серебряными столовыми приборами. Кто-то из них уже тащил за волосы пленников. Имко увидел группу безоружных молодых людей, которых конвоировали на рыночную площадь. Солдаты подталкивали их ударами. Один из горожан умолял о снисхождении. Он говорил о своих дружеских чувствах и невиновности, указывал на других и перечислял их преступления против Карфагена. Его действительно могли бы пощадить, но один из горожан ударил предателя в челюсть, и тот упал на землю, отхаркивая кровь.
К полудню Имко начало тошнить от человеческих страданий, Надеясь передохнуть в одиночестве, он вошел в небольшое здание, замыкавшее извилистую улицу. Какое-то время он стоял на пороге, осматривая комнату. Дом уже ограбили и разорили. Ни один предмет не находился на своем старом месте, ни одна ваза не оставалась целой. Вака устал. Его руки и ноги онемели от напряжения. Одежда и открытые части тела были забрызганы кровью. Тишина комнаты замкнулась вокруг него. Он почувствовал смущение от вторжения в чужие владения. Стыд окутал его, словно шаль, упавшая на плечи. Ему даже показалось, что он услышал чьи-то обвинения. Однако, прислушавшись, Имко понял, что слова звучали внутри него. Царапающий горло крик раскручивался, как спираль. То был вой без слов — в каком-то отношении более примитивный и честный, чем эмоции, которые сражались в нем друг с другом. Он не мог управлять ими. Ему просто требовался момент покоя, чтобы собраться с силами и оттолкнуть от себя угрызения совести.
Его мысли прервал приглушенный кашель. Он пошел на звук и заметил лодыжку, свисавшую из дымохода над очагом. Положив мешок с добычей на пол, Имко дернул за ногу. Из трубы в золу упала девочка лет одиннадцати, перепачканная сажей, с длинными
