Александр Волков - Зорро
— Пустяки, царапина, — прохрипел дон Манеко, стараясь прижаться щекой к плечу.
Это движение показалось дону Росендо странным, и, улучив момент, он на миг отвернул окровавленный воротник куртки. Да, рана действительно оказалась царапиной, точнее, росчерком, уже знакомым ему по записке, оставленной в шкатулке таинственным незнакомцем. Впрочем, оставлять свое полное имя незнакомец не пожелал; на прощанье он лишь трижды перечеркнул буквой «Z» кожу над сонной артерией своего обидчика.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Вскоре после того, как дон Росендо и Касильда представили в судебные инстанции штата все необходимые бумаги, они сделались законными владельцами не только особняка, но и обширных земель, часть которых была занята посевами хлопка, бананов, кофе и прочих земных радостей, а часть оставалась в диком состоянии либо по причине отсутствия арендаторов и рабочих рук, либо оттого, что сами земли не могли оправдать затрат на их обработку. Таковы были пески, простиравшиеся до древнего каменистого плоскогорья, и само плоскогорье, расколотое землетрясениями на множество массивных плит, трещины между которыми так далеко разошлись от времени, что образовали некое подобие лабиринта с высокими отвесными стенами.
За лабиринтом уступами поднимались широкие ступенчатые террасы, когда-то насыпанные индейцами, выращивавшими на них маис и табак. Но индейцы частью вымерли, частью были изгнаны или истреблены, а одичавшие остатки их посевов вытеснили и в изобилии заполонили всевозможные кактусы, молочаи и агавы с мясистыми стволами и листьями. Под их тугими восковыми покровами хранились и бродили прохладные соки с самыми разнообразными свойствами: они утоляли жажду, лечили, пьянили, навевали сон, выжигали глаза, травили насмерть, короче, представляли собой целое таинственное войско, которое могло стать как верным союзником, так и смертельным врагом попавшему в эти заросли путнику.
Террасы заканчивались у подножия гор, неровными неприветливыми уступами громоздившихся друг над другом до самых ледников, нависавших над долиной наподобие облаков с заостренными сверкающими вершинами, которые надолго исчезали из глаз в сезон дождей. Тогда на все предгорья, террасы, обширные ковры плантаций, на каменный лабиринт и влажные переплетения лиан наваливались провисшие от собственной тяжести тучи, беспрерывно сочившиеся тонкими, чуть скошенными от ветра струйками. Они ручейками сбегались в высохшие речные русла, сливались в бурные потоки, врывавшиеся в теснины лабиринта. Стремительные неукротимые воды подмывали основания стен, обрушивая огромные каменные глыбы, с грохотом прорывавшие в размытой земле глубокие подводные борозды.
Ранчо дона Росендо стояло на высоком глинистом холме, и потому даже при самых сильных паводках потоки обходили его, не причиняя постройкам ни малейшего вреда, чего нельзя было сказать о хижинах многочисленных арендаторов, разбросанных по окраинам плантаций. Впрочем, к началу сезона дождей урожаи успевали не только снять, но даже отправить в порт Сан-Томе, где арендаторов уже ждали важные неторопливые купцы, приплывавшие в гавань на самых разнообразных судах, от легких, как чайки, клиперов, до неповоротливых, как пеликаны, галеонов. Они тыкали толстыми пальцами в плотно увязанные тюки с табаком, хлопком, перетирали в ладонях маслянистые кофейные зерна, жевали их и, назвав вдруг совершенно смехотворную цену, двигались дальше.
Такие хождения и препирательства могли продолжаться несколько дней, а то и недель, в зависимости от урожая, погоды и взаимного упорства сторон. В конце концов где-то отыскивалась золотая середина, и тогда в пухлых ладонях купцов начинали позвякивать монеты, а на корабельные трапы вступали первые носильщики, почти до колен сгибавшиеся под тяжестью огромных тюков. Впрочем, и после этого еще шли бурные торги с взаимным надувательством, часто перераставшим в ругань и поножовщину, которые то вспыхивали, то затихали до тех пор, пока корабли не загружались по самую ватерлинию.
Но даже и при самых неудачных торгах продавцы редко оставались внакладе. Запросы их были настолько нехитры, что вырученных денег почти всегда хватало на то, чтобы не только рассчитаться за аренду, но и продержаться до конца дождливого сезона, пересидев ненастье в дешевеньком номере гостиницы или убивая время за картами и виски в кабаке Мигеля Карреры. Жажда каких-либо прочих развлечений вполне удовлетворялась танцами под звон гитары или потасовками, редко доходившими до большой крови или смертоубийства. В сущности, причин для лютой вражды не было; плантаторы давно смирились с главенством дона Манеко Уриарте, а арендаторы и батраки, в большинстве своем индейцы, метисы или негры, сбежавшие из-под жгучих кнутов владельцев в южных штатах, ссорились или хватались за ножи лишь тогда, когда ловили партнера на нечистой игре или вдруг встречали барышника, продавшего бракованную лошадь.
По праздникам на центральной площади Комалы устраивали родео или корриду. Для этого все выходы, улочки, двери аптеки, таверны, банка и прочих заведений перегораживали прочными дощатыми щитами, а в примыкающих переулках как устраивали загоны, где до выхода держали быков и лошадей. В ожидании представления зрители рассаживались на пологих крышах, превращенных в трибуны, заключали пари с перебегавшими по конькам и водостокам букмекерами и, покуривая трубки или сигары, обсуждали всякие местные события и слухи. При этом нередко случалось так, что некое незначительное на взгляд рассказчика происшествие, обогнув площадь по кругу — из уст в уста, из уха в ухо, — обрастало такими подробностями и обретало такой вид, что возвращалось к очевидцу в преображенном до неузнаваемости виде.
Так случилось и с приездом дона Росендо, точнее, не столько с самим приездом, сколько с появлением таинственного незнакомца в черной маске, оставившего характерный росчерк на шее дона Манеко. Случай этот на другой же день под строгим секретом поведал своему приятелю-стряпчему вернувшийся в свою контору Остин, тот терпел ровно четверть часа, а затем, спустившись с кровли в бар, таинственным шепотом изложил услышанное банковскому кассиру, братец которого держал ссудную кассу, регулярно снабжавшую деньгами этого самого стряпчего.
В этом изложении незнакомец уже окончательно приобрел имя «Зорро» и, кроме того, был впрямую назван тем благородным всадником, который не далее как пять лет назад наводил ужас на работорговцев и конокрадов, отбивая у них целые табуны лошадей и караваны живого товара и тут же, на месте, даруя свободу несчастным жертвам человеческой алчности. Перешли на алчность, и тут к беседе присоединился брат кассира, которому, как держателю ссудной кассы, эта тема была знакома более, чем кому-либо.
