Андрей Серба - Мертвые сраму не имут...
— Это все, что ты смог понять, сотник? — с заметным разочарованием в голосе спросил Радул.
— Стрелы византийские, значит, в засаде находились ромеи, — добавил к сказанному прежде Всеслав, самолюбие которого было задето. — Но кого они ждали и почему именно здесь — ответа я не знаю. Коли ты, боярин, смог увидеть и понять больше, слушаю тебя.
— Ты, сотник, увидел все, что только можно было увидеть, и все-таки мне известно о случившемся у моста гораздо больше твоего. Здесь на самом деле была устроена засада и в ней действительно сидели ромеи. Но ждали они не просто группу конных, а подстерегали наш отряд, Всеслав. Это мы должны были быть расстреляны ими на месте, где надеялись встретиться с охотничьим, и только счастливый случай спас нас от смерти.
— Твой вещий сон, боярин?
Радул тихо рассмеялся.
— Нет, Всеслав, никакого сна я не видел. Все гораздо проще, я сейчас расскажу тебе обо всем. Только сначала давай уйдем отсюда.
Они снова перебежали дорогу, забрались в глубокую скальную расщелину. Положили из предосторожности рядом с собой обнаженные мечи, сдвинули головы как можно ближе.
— Помнишь, как Ангел предложил нам помощь своего родственника-охотничьего? — шепотом спросил Радул. — Как я поверил ему, и он ускакал вместе с Цветаной?
— Да, боярин.
— Цветана любит Ангела и не отходит от него ни на шаг. Когда они прибыли в усадьбу охотничьего, десятский оставил ее у ворот, наказав следить за дорогой. Не знаю, что взяло в Цветане верх — ревность или подозрительность, — но она тайком пошла за Ангелом и слышала весь его разговор с мнимым охотничьим.
— Почему мнимым?
— Во всей усадьбе Цветана не видела ни одной женщины. Там находились только четверо мужчин-воинов, с которыми и разговаривал Ангел. Ни один из них не был калекой, каковым, по словам десятского, являлся охотничий. Зато все четверо собеседников Ангела были в болгарских плащах, однако в византийских доспехах под ними, и говорили с десятским по-ромейски. Прежде чем начать разговор, Ангел и один из чужаков показали друг другу свои перстни.
— Ты веришь этому, боярин?
— Почему бы и нет! Тем более что мне сразу припомнился один случай. Еще весной наш соглядатай, давно живущий среди ромеев, передал комиту Шишману, что один из сотников боярина Самуила, изменившего Болгарии, под чужим именем был заслан лазутчиком к русам. Недавно в Доростоле болгары казнили группу болгар-изменников, но упомянутого сотника среди них не оказалось. И я подумал, а не личину ли нашего Ангела принял сотник-предатель боярина Самуила?
Всеслав не мог сдержать возглас удивления.
— О чем говоришь, боярин? Ангел спас жизнь мне и Цветане! Я сражался с ним против ромеев в Преславе и на македонских перевалах! Он предупредил воеводу Сфенкела о возможной измене болгарских бояр — и не ошибся. О том же он предостерегал через меня в Доростоле великого князя Святослава, и тоже оказался прав. Я верю ему, как себе, боярин! — запальчиво закончил русич.
— А я точно так доверяю тебе, сотник, — тихо проговорил Радул. — Поэтому твое мнение об Ангеле для меня куда значимее, нежели рассказ Цветаны и даже мои собственные подозрения. Однако на всякий случай я решил все-таки проверить десятского. Для начала сегодня в полдень я изменил место привала и предпринял все, чтобы Ангел не смог отлучиться с него ни на миг. Этим я обезопасил наш отряд от возможного нападения ромеев, с которыми, по словам Цветаны, десятский беседовал ночью, и лишил его новой встречи с ними.
Настоящую проверку я устроил ему вечером. Оставив вас в лесу, мы со слугой выехали к дороге, дождались там небольшую группу воинов-болгар, скакавших в сторону Чертова ущелья. Я велел слуге присоединиться к ним и на последнем перед мостом через ущелье повороте дороги крикнуть трижды кукушкой, после чего взвыть по-волчьи. Если все случится так, как обещал Ангел, слуга должен был тотчас вернуться ко мне. Однако, как тебе известно, он не возвратился до сих пор. Думаю, что он разделил судьбу расстрелянных у моста из засады воинов и покоится сейчас вместе с ними на дне ущелья. Томимый дурными предчувствиями, я прибыл к вам, избавился от Ангела и Цветаны, отправив их верхом через перевал, а с тобой, Всеслав, от которого у меня нет тайн, решил проверить свои подозрения. Как я это делал и что обнаружил, ты знаешь.
— Да, боярин, я видел все. Но при чем здесь Ангел? Отчего я должен верить словам Цветаны больше, чем поступкам, совершенным десятским на моих глазах? Разве случившееся сегодня не может иметь иную причину, кроме предательства Ангела?
— Я тоже думал об этом, сотник, — задумчиво сказал Радул. — Знай, что Ангелу я не верю вот еще почему. Недавно Цветана мне рассказала, как однажды на ее глазах он изрубил мечом деревянные фигурки наших старых языческих богов. Я тоже, как и он, христианин, но никогда не осквернял и не глумился над верой своих отцов и дедов. Она свята для меня, как всякая иная память о предках. А тот, кто не уважает и не чтит прошлого собственного народа, не может иметь честную, незапятнанную душу. Поставив тот и сегодняшний случаи в единый ряд, я говорю тебе, Всеслав: у меня нет веры Ангелу.
— А у меня есть, — упрямо проговорил русич. Радул пожал плечами.
— Значит, кто-то из нас ошибается. Если прав я, это грозит большой бедой делу, с которым мы скачем в Доростол. Ты согласен еще раз проверить Ангела, дабы навсегда покончить с моими сомнениями?
— Согласен. Причем, как можно скорее.
Глаза Радула стали жесткими, в них появился стальной блеск.
— Даже в случае, если это опять может повлечь за собой чью-то смерть? — изменившимся, словно чужим голосом спросил он. — На сей раз уже не моего слуги, а кого-то из нас, оставшихся в живых?
— Даже в случае, если это будет грозить гибелью мне самому, — решительно ответил Всеслав.
— До этого, сотник, дело покуда не дошло. Хотя, думаю, что рано или поздно, дабы раскусить Ангела до конца, нам придется бросить вызов смерти. Что из этого получится, сказать трудно. За неверие Цветане я заплатил гибелью своего вернейшего слуги, посмотрим, во что обойдется твоя излишняя доверчивость Ангелу.
Широкая лесная поляна с трех сторон была окаймлена густым лесом, и лишь четвертая, выходившая к Дунаю, была отделена от воды редкими кустами лещины. Строгими рядами раскинулся на поляне лагерь византийской конницы. Белели походные палатки, последними языками пламени вспыхивали уголья в догоравших кострах. Опершись на древка копий, дремали часовые.
Встававшее из-за Дуная солнце золотило верхушки деревьев, заставляло сверкать разноцветными бликами капли росы на траве. Со стороны густого непролазного камыша, скрывавшего берег реки, доносился слабый плеск воды, птичий гомон.
