Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

У себя за спиной он расслышал всхлип и негромкий шорох: женщина осела по стене.

– Ты меня понимаешь? – поворачиваясь, спросил он на цзиньском.

Она смотрела безучастно, и он вздохнул. Русский язык не походил ни на один из языков, на которых он мог изъясняться. Кое-какие слова Субудай выучил, но явно не те, чтобы дать ей понять: она в безопасности. А между тем она по-детски пристально продолжала на него глядеть. Что бы сейчас почувствовал отец? Девушка понимала, что обратный путь вниз по лестнице ей заказан. Около церкви и по прилегающим улицам бродят лихие люди – буйные, кровожадные, пьяные. Далеко ей не уйти. Уж лучше оставаться на звоннице: здесь хотя бы тихо. Когда несчастная, подтянув к груди колени, тихо и горько заплакала, Субудай тягостно вздохнул.

– А ну, замолчи! – бросил он, внезапно разозлившись оттого, что она нарушила этот краткий миг покоя.

Он обратил внимание, что она босая: то ли потеряла сапоги, то ли их сняли. Ее босые ступни были исцарапаны.

От тона Субудая она умолкла, а он какое-то время смотрел на нее, пока она сама не подняла на него глаза. Тогда он протянул раскрытые ладони, показывая, что не вооружен.

– Мень-я зовут Тсобу-дай, – медленно, по слогам выговорил он, указывая себе на грудь. Ее имени он спросить не мог, поскольку не знал как.

Он терпеливо ждал, и она немного осмелела.

– Анна, – произнесла она, а затем последовал поток слов, Субудаю совершенно непонятных. Свой словарный запас на русском он уже исчерпал.

– Оставайся здесь, – сказал он, жестом обводя звонницу. – Здесь ты в безопасности. А я теперь пойду.

Багатур двинулся мимо нее. Вначале Анна испуганно вздрогнула и отпрянула, а когда поняла, что он собирается спуститься, то вскрикнула и заговорила вновь, широко раскрыв глаза.

Субудай подавленно вздохнул:

– Ладно, ладно. Субудай остается. Но только до восхода солнца, ты меня поняла? Потом я уйду. И воины уйдут со мной. А ты тогда отыщешь свою семью.

Увидев, как он поворачивает обратно к окну, Анна решительно двинулась вглубь звонницы и, по-детски шмыгнув носом, уселась у него в ногах.

– Чингисхан, – сказал Субудай. – Слышала это имя?

Увидев, как ее глаза расширились, Субудай горько усмехнулся:

– Еще бы! О нем будут говорить еще тысячи лет, Анна. Даже больше. А вот про Субудая – нет. Его и не вспомнят – человека, что одерживал для него победы, служил ему верой и правдой. Имя Субудая – лишь дым на ветру.

Анна не понимала, но голос воина успокаивал, и она, подтянув ступни к груди, свернулась у его ног калачиком.

– Теперь его нет, девочка. А вот я остался в одиночестве за мои грехи. Вам, христианам, думаю, это понятно.

Она смотрела все так же безучастно, и ее непонимание заставило Субудая выговорить слова, давно лежавшие на дне души.

– Жизнь моя мне более не принадлежит, – тихо сказал он ей. – И слово мое не имеет цены. Но долг остается, Анна, покуда я дышу. Таков мой удел.

Было заметно, что на холодном воздухе она дрожит. Тогда, со вздохом сняв с себя подбитый мехом плащ, Субудай укутал ее так, что осталось одно лицо. Без теплой ткани на плечах Субудая вскоре начал покалывать морозец, но это неудобство его нисколько не тяготило, скорее наоборот. Дух его пребывал в смятении, сердце снедала печаль. Положив руки на каменный подоконник, он ждал рассвета.

При виде Сорхатани Яо Шу вскипал от злости. Воздух во дворце и тот теперь был не таким, как прежде: он тонко благоухал ее ароматом. В свое новое положение при дворе Сорхатани облеклась, как в дорогой наряд, упиваясь количеством приставленных к ней слуг. Угэдэй даровал ей все титулы ее мужа. Благодаря одному ловкому ходу в ее власти оказалась сердцевина монгольских степей – земли, где родился и вырос Чингисхан. Сам собой напрашивался вопрос: а предвидел ли хан все последствия, когда давал Толую подобные обещания?

Другая бы на месте Сорхатани потихоньку передала земли и титулы сыновьям. Угэдэй, разумеется, рассчитывал именно на это. Но Сорхатани стремилась к большему. Только нынешним утром Яо Шу был вынужден поставить свою подпись на указе о выделении ей из ханской казны денежных средств. На бумагах стояла личная печать Толуя, и Яо Шу не мог отказать его вдове. Под его кисло-скорбным взглядом целые груды золота и серебра упаковали в деревянные лари и передали телохранителям Сорхатани. Оставалось лишь гадать, на что она пустит драгоценный металл, которого хватило бы на строительство дворца, или поселения, или даже мощеной дороги посреди пустыни.

Сидя сейчас перед Сорхатани, Яо Шу беспрестанно повторял в уме буддистскую мантру, стараясь мысленно успокоиться. Эта женщина принимала его словно подчиненного, прекрасно осознавая, что подобное обращение коробит ханского сановника. От него не укрылось, что чай им подавали слуги самого Угэдэя. Безусловно, Сорхатани намеренно выбрала тех из них, которых Яо Шу знал лично, и все для того, чтобы продемонстрировать свою власть.

Принимая пиалу,