Москвичи и черкесы - Е. Хамар-Дабанов
– Вы не знаете Кавказа, поэтому не можете себе представить, что такое в здешней стране весенний вечер в горах. Воздух хоть и тепел, но какая-то животворная свежесть не допускает его сделаться тягостным, удушливым; солнца, скрывшегося за исполинскими громадами, не видно, только ущелье освещено отблеском яркого неба. Дивная картина! Ветра вовсе нет; природа спокойна; благовоние распускающихся дерев и растений тихо воздымается вверх, лишь горный ручей, несясь по каменистому руслу, журча прерывает тишину природы, и пташка, скрываясь в ветвях прибрежного куста, поет перед вечернею зарею. Все это вместе, сочетаясь в одно прекрасное целое, чарует воображение и растворяет сердце – такова наша страна, таковы наши родные ущелья! Мне чудилось, что был подобный вечер, когда я вдруг перенесся в седьмое небо – седалище пророка! Там предстал я пред родового своего князя Жам-Бот Айтекова, который среди вечных благ и радостей сиял, как сияет невинная жертва коварства людей. Его окружали гурии. Их волшебный стан, восхитительная красота возбуждали непрестанные желания, всегда удовлетворенные и вновь возобновляемые. Среди них была одна, которой черты напоминали мне черкешенку, меня в тот день пленившую; но она была озарена блеском, присвоенным одним девам рая. Ничего земного не было в ней; взгляд ее, чуждый томности, как и беглости, соединял в себе то и другое, но без всякого излишества. Она устремляла взор свой, полный небесного выражения, и каким-то чудным магнетизмом рождала трепет в сердце; слияние двух взоров было источником неизъяснимой неги, невыразимых наслаждений! Скоро я узрел пророка, который предстал на суд смертных, кончивших земное поприще. Незримые хоры гурий и юношей наполняли все пространство сладострастными звуками: «Ла ил алла! Мугмет резул ил алла!» Один чистый, звучный голос отличался от прочих; в божественном восторге он пел бегство из Медины, начало Эгиры. Все замолкло. Начался суд. Пред лицо пророка предстал высокий смертный. Это был пришлец от стран Запада, беловолосый, с длинными рыжими усами. Я не успел рассмотреть его черты, потому что мое внимание обращено было на самого пророка, который грозно вопрошал смертного, указуя на Жам-Бота – узнает ли он одну из многочисленных жертв, погибших от его злодеяний? «Не ты ли, о, смертный! – говорил Магомет, – старался утопить Жам-Бота среди кармаков и, не успев в этом, обласкал его, принял гостеприимно в своем доме, а сам, коварный, подослал подкупленных убийц стеречь в кустах выезжавшую жертву и умертвил его?» Иноземец смутился, но скоро стал оправдываться, говоря, что Жам-Бот возмущал народ, грозил восстанием. Пророк гневно отвечал: «Неправда! Жам-Бот был добродетельный муж, любимый и уважаемый единоземцами; доказательством тому служат потоки слез, пролитые народом по его смерти. Ты, смертный, злодейски купил кровь его! Ты завидовал богатству Жам-Бота, которое теперь тобою расхищено! Ты решился быть его убийцею, потому что опасался этого праведного мужа, который мог обличить тебя пред людьми во многих злодеяниях, в жадности и других пороках!» Судимый очнулся, смятение его исчезло; он стал возражать, что не подлежит суду пророка, ибо не признавал святости, а попал в седьмое небо по ошибке людей, отказавших ему в погребении. Правосудный пророк приказал тотчас рассмотреть дело и справиться в четвертом небе, справедливы ли показания смертного. Между тем смертный, пользуясь временем, старался разными ухищрениями – лестью, наглой ложью, обещаниями, словом – всеми средствами, которые на земле очаровывают и увлекают людей, привлечь к себе ликующих в седьмом небе. Явилась и справка. Четвертое небо уведомляло, что судимый смертный уже давно известен как богоотступник, человек без правил, без нравственности – за все злодеяния отвергнут четвертым небом. Магомет, выслушав этот отзыв, приговорил грешника не подлежать никакому суду, а быть возвращенным на землю, с тем чтобы все средства вредить людям у него были отняты. Длинный нос смертного начал уже заметно расти, когда его низвергли внезапно в болотные камыши. Звуки незримых хоров опять возобновились. В это мгновение подъехавший ко мне казак сказал: «Ваше благородие! Не туда изволите ехать; дорога лежит направо». Я проснулся.
Едва Пшемаф кончил свой рассказ, как посланный им возвратился с вестью, что все готово. Собеседники вышли вместе из дому и расстались на улице. Проводник повел каждого под сарай, где ожидали их роскошные постели из вязанки сена, брошенного в телегу или сани.
V
Кавказский Фуше[30]
На следующее утро, когда черкес перевязал рану, Александр послал за лавочником.
Скоро к раненому явился косой смуглый армянин, у которого из-за густых бакенбардов, скрывавших полноту щек, и черных длинных усов, осенявших тонкие губы, вздымался огромный, багрово-синий нос; опухшее, вздувшееся лицо лавочника убедительно доказывало, что он горячо пил самые горячие напитки. Одежда армянина состояла из синей черкески, изукрашенной серебристым галуном; грудь и плечи испещрены были красным сафьяном.
– Ты принес счет? – спросил Александр.
– Как же, ваше благородие! Дай бог здоровья, право, очень надо деньги.
– Я призывал тебя вовсе не для получения денег, а для того, чтобы объявить тебе: ежели ты не захочешь исполнить одного моего приказания, так ни гроша от меня не получишь.
– Как же! Моя знает, ваш всегда шутит; а право, дел плохо, должник много, никто не платил – совсем разорение!
– Врешь, армяшка! Не должники разоряют вашего брата, а казачки – вы до них больно лакомы! Они-то, уверяя, что грех иметь дело с армянином, дерут с вас напропалую.
Знай же, если ты не исполнишь моего требования – я объявлю в сотне, что беда тому казаку, у которого жена, сестра или дочь свяжется с тобою…
– А что ваш благородие приказал будет?
– Вот что: возьми эти три червонца и отправляйся в штаб-квартиру кордона; там достань мне копию с донесения, сделанного начальником о деле, в котором я был ранен.
– Как можно, ваш благородие! Моя никак нельзя это сделал – ей-богу! Вот счет, пожалуйста, ваша мне деньги дай.
– Я тебе, мошенник, уже сказал и опять повторяю, ни копейки не получишь, покуда не сделаешь, чего желаю! Отопрусь от долга и отдам приказание в сотню.
Армянин, кладя счет на стол, молвил улыбаясь:
– Моя знает, ваш благородие всегда шутит.
– Что за шутки с подлым армяшкою! – гневно возразил Александр. – Берись сейчас за мое поручение или пошел вон, мерзавец!
Армянин вышел.
Александр взял счет и прибавя: «Такого-то числа по сему счету уплачено мною четыреста рублей; остаюсь должен одиннадцать рублей», – подписался внизу. После того он велел призвать к себе одного казака и приказал ему изведать непременно, с которою из казачек живет лавочник. Казак скоро возвратился с удовлетворительным ответом: армянин был в связи
