Том Шервуд - Люди солнца
Теперь уже Эвелин сидела на моём стуле, а я, стоя рядом, вынимал тяжкие фолианты и передавал ей.
Верхней была Библия. Выведенные ярко-чёрной тушью англиканские строки Нового Завета. Безупречная пропись. Массивный серебряный оклад на переплёте. Эвелин не стала передавать её дальше, в суетные руки сидящих в нетерпеливом ожидании за столом, а, закрыв, оставила перед собой, выразительно положив на переплёт свою тонкую белую кисть.
Рядом с Библией в сундуке был фолиант в обложке, накрытой четырьмя острыми клиньями, исходящими из углов медной пластины, на которой темнела вытравленная, по-видимому, кислотой надпись: «Эскизы аль-манаха». Наскоро пролистнув, я с дрожью, с ощущением прикосновения к чуду увидел дорогие, с тиснёной каймою листы, на которых тушью были исполнены головы персонажей. Первый был подписан как «Волшебный юноша Аль-Хабиб». Вторая оказалась именована как «принцесса Айгюль». На третьем листе красовался тот, кого можно было и не называть: «Добрый джинн». Не подпитывая нетерпения сидящих за столом, я отдал книгу Эвелин, и она, отодвинув её подальше, под изумлённый шёпот детей, стала медленно переворачивать страницы.
– Подождите! – взволнованно воскликнул я через минуту.
Все подняли на меня взоры, а я поместил на стол невысокую, но весьма большую, в размер листа in folio шкатулку, в которой лежали приготовленные для книги уже не эскизы, а многоцветные иллюстрации. И джинн, и принцесса Айгюль, и дворцы, и слоны, и разбойники, и обезьяны, – все были запечатлены в ярких лаковых красках.
– Это просто чудо! – сиплым от волнения голосом воскликнул Носатый и тут же сконфуженно кашлянул, но никто не взглянул на него, а все смотрели на занимательнейшую оснастку до сих пор невоплощённой мечты.
В ещё одной шкатулке, точной копии первой, лежали листы, исписанные арабской вязью, а первый лист, на английском, гласил: «Тексты волшебных историй, записанные почерком «дивани».
В третьей, точно такой же шкатулке, были «Тексты волшебных историй, записанные почерком «сульс» (не завершены.)».
И, наконец, завёрнутая в мягкую кожу потёртая стопка листов «Перевод с «сульс» на английский (не завершён.)».
Потом были несколько книг на испанском, немецком и на латыни. И особенное моё внимание взяла книга на французском языке, очевидно со сказками. На обложке её была защищённая лаком аппликация из цветной бумаги. Картинка являла милейшую пару: с надменным лицом долговязую старуху, помешивающую большой поварёшкой варево в кастрюле на плите, и с надменной же физиономией восседающего у её ног, обтянутых полосатыми чулками, чёрного худого кота.
Затем была книга со странной надписью на титуле: «Рецепты белой еды».
И, наконец, потёртый и закапанный воском фолиант, с оглавлением:
«Глава 1. Изложение законов движения денег.
Глава 2. Соотношения единиц товаров при обмене.
Глава 3. Таблица предпочтительностей товаров.
Глава 4. Список моих надёжных партнёров.
Глава 5. Подробное описание уловок мошенников.
Глава 6. Подробное описание случаев, когда я был обманут.
Глава 7. Мои наиболее удачные вложения денег.
Глава 8. Подробное описание виденных мною болезней, а также перечень лекарств и действий, которые в этих случаях помогли».
Ещё обнаружился в углу сундука меховой тючок. В нём покоились неожиданные предметы: тяжёлые портняжные ножницы; с фигуркой египетского фараона камея из неузнанного мною полудрагоценного камня; на железной цепочке и в железной, слегка ржавой оправе большая капля янтаря с навечно остановившимся внутри пузырьком воздуха; и массивный мужской перстень с уже знакомой печатью «DD».
И вот появилась наконец на свет самая странная книга из всех, какие я только видел. Между двух деревянных обложек – семь листов из корабельной парусины. Каждый лист был простёган так, что получились квадратики, десять по горизонтали и десять по вертикали, а всего в листе, таким образом, сто. В каждом квадратике, как в кармашке, лежала крупная серебряная монета. Между вторым и третьим листом белел сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Я вынул его, развернул и, читая, оцепенел. Наверное, я сильно побледнел, и опомнился, лишь когда Эвелин вскрикнула:
– Что с тобой, Томас?!
Не в силах произнести ни слова, я протянул ей листок. Она взяла и негромко, но внятно, останавливаясь на каждой строке, прочитала:
«О любезный и драгоценный мой сын Ричард! С усталой радостью итожу, что не напрасно отбыл жизнь свою, ибо оснастил тебя и будущее твоё потомство несокрушимым капиталом, который, в частности, позволит тебе завершить труд моей жизни и дописать аль-манах сказочных историй Востока, если добрая судьба моя не соблаговолит вернуть персону мою из Бразильских колоний, в которые я отбываю в поисках индейских легенд и преданий.
В этот благодарованный час, когда ты читаешь строки мои, ангел нашего рода с нежной улыбкой взирает, как по достижению тобой семнадцати лет наш нотариус вручил тебе замкнутое пятью печатями письмо, в котором я уведомляю тебя, что место, на котором ты когда-то уронил блюдо с любимым печеньем матушки твоей и так от того огорчился, что слёг на одр нездоровья, это место хранит то, над чем ты теперь вступаешь в благословенное обладание.
Даже если по причине недоброго взгляда, нежданно брошенного из отдаления мающимся от безсонницы слугой на мою тайную ночную работу, или непредвиденного усердия случайного землекопа, сундук с торжественным одеянием твоих родителей окажется досадно утраченным, то, следуя письму, ты станешь копать ещё, и с помощью преданного слуги нашего, немого силача Гаспара, с благодарностью возьмёшь из сохранившей его земли второй сундук, в котором я укрыл незаконченный труд своей жизни, чудесный аль-манах, а также полные семь сотен монет звонкого серебра, которые позволят тебе до конца дней твоих не тратить время на снискание средств содержания, а без робости и сомнения посвятить жизнь твою наукам и созиданию.
С благословением обнимаю тебя и остаюсь любящий отец твой Джек Дарбсон».
Эвелин закончила читать, и подняла на меня взор своих прекрасных глаз, и я успел увидеть, что глаза её, как и мои, стремительно наполняются слезами. Любимая супруга моя достала платок и промокнула им слёзы. Я же свои просто стёр рукавом. За столом повисла нежданная тишина.
– Почему они плачут? – послышался в этой тишине шёпот Ксанфии.
– Это от радости, – негромко ответил ей Носатый. – Видите – драгоценный клад никто не выкопал из земли, и он достался теперь мистеру Тому и его жене миссис Эвелин.
– Нет, Носатый, – со вздохом сказал я. – Нет, мой расторопный матрос. Ты ошибаешься очень сильно.
