Эли Берте - Дрожащая скала
– Как бы ты думала, моя милая, – весело спросил он ее, – ведь этот старый Туссен, в его лета, еще подумывает о женщинах. И я держу пари, что эта птичка, несмотря на ее предосторожности скрыть себя, еще довольно аппетитна. Жаль только, что в замке Лок ему не удастся обделать свои делишки.
– Но что если эта дама – новая владелица, о посещении которой нас известили?
– Что за вздор? Ты с ума сошла.
– Пусть так, но на что вы решитесь? Вы, конечно, не имеете намерения…
– Они не войдут сюда, – сухо сказал мажордом.
– Помилуйте! Что вы затеваете? Разве вы забыли, что имение конфисковано и продано правительством, и стряпчий вправе…
– А я, я говорю тебе, – прервал старик, воодушевляясь, – что никому не удастся принять здесь на себя роль владельца, пока настоящий владелец не узнает законности прав своих, из-за которых было столько шуму! Очень я беспокоюсь об этих революциях и чернильных пиявках! Оставляя Францию, господин доверил мне охранение своих владений, и эти владения я никому не передам, кроме него. Когда он выздоровеет, он распорядится, как ему будет угодно, и каковы бы ни были его приказания, я буду им повиноваться. А до той поры никто не войдет сюда, чтобы выгнать его с бесславием из наследственного жилища, и даже – чтобы надоедать ему и возмущать спокойствие. Я этого не потерплю.
– Вы добрый человек, господин Конан, но размыслите хоть немножко, прошу вас. Если вы не отопрете ворота этой женщине и нотариусу, то завтра, а, может быть, и сегодня вечером они возвратятся с приставами, с солдатами…
– Эх, черт возьми, как ты глупа: да этого-то я и хочу! Мы выдержим десятилетнюю осаду.
Ивонна думала предложить еще какое-нибудь средство к примирению, когда колокол стал звонить безостановочно, и в то же самое время какой-то грубый голос удвоил свои требования.
Больной повернулся на своей постели, испуская слабые стоны.
– Этот дуралей, пожалуй, разбудит господина, – сказал сердито Конан. – Ну, уж если это необходимо, пойду, поговорю с ним… разговор будет непродолжителен… ты останься здесь и присматривай за нашим господином, и что бы ты ни услышала, не оставляй его ни на минуту, я сейчас вернусь.
Он побежал бегом и, чтобы быть полностью уверенным в точном исполнении своих приказаний, дважды повернул ключ в замке, коим запиралась эта комната.
Глава 3.
Сиделка
Нотариус Туссен, несмотря на убеждения сопровождавшей его женщины, продолжал звонить изо всей силы в висевший у решетки колокол, когда, наконец, на главное крыльцо явился управитель и мерными шагами пошел по двору.
Конан имел вид спокойный и величественный. Лишь только нетерпеливый нотариус увидел его, как закричал изо всей силы:
– Ты что, старый плут, оглох что ли? Почему ты так долго нам не отпираешь? Если это дерзость с твоей стороны, то ты поплатишься за нее, я тебе ручаюсь!
Конан не отвечал ничего, пока не подошел к решетке. Здесь он поклонился со свойственной ему учтивостью и спокойно спросил:
– Чем могу служить вам? Что вам угодно?
– Прекрасный вопрос, черт возьми! Мы хотим войти в замок, – проревел разгневанный стряпчий. – Или вы не изволите признать меня, господин Конан? Ну, отпирай же скорее!
Мне очень досадно, – отвечал управитель со своим невозмутимым хладнокровием, – но в эту минуту никто не может войти в замок Лок.
Незнакомка и господин Туссен изумились.
– Минуточку, минуточку, – вскричал нотариус, видя, что Конан пошел назад. – Откуда эти новые капризы? Разве ты не знаешь, что я, а не кто-нибудь другой, назначил тебя привратником и сторожем замка, когда сделался законным обладателем дома и имения, принадлежащего Альфреду де Кердрену, который теперь на чужбине, и что ты зависишь единственно и непосредственно от меня? Отпирай же скорей! Эта дама думает провести в Локе день или два, и я уверен, что ты будешь иметь к ней полное уважение. Это госпожа Жерве, которую прозвали в Нанте, где она живет, матерью бедных, и никто более нее недостоин этого имени… Да ну же! Понял ли ты меня?
– Вполне, милостивый государь, – отвечал Конан, тщетно старавшийся сквозь покрывало рассмотреть черты незнакомки.
– Давно бы так… А то еще заставил меня пуститься в объяснения! Впрочем, к таким чудакам, как ты, надо быть снисходительным. Beatipauperesspiritu…[7].
Конан выпрямился.
– Все это очень хорошо, – сухо сказал он, – но я все-таки не отопру.
Длинное постное лицо нотариуса побагровело.
– Ах ты, бестия этакая, – вскричал он, топнув ногой, – так ты думаешь, что теперь все еще то же время, когда власть де Кердрена спасала тебя от наказания за твои грубости? То время уже минуло, слышишь ты? Запомни хорошенько: теперь каждый сам отвечает за свои поступки! Пойми же, милостивый государь, что если ты не отопрешь, мы возвратимся с приставами, милостивый государь! С жандармами, милостивый государь! И сила будет на стороне закона. Да, потому что в настоящее время закон выше всего, милостивый государь, и такому безмозглому тупице, как ты, не позволят…
Он закашлялся: его душило негодование.
– Во всем этом есть что-то необычное, – сказала скрытая под вуалью женщина, которая до сих пор была немой свидетельницей спора. – Я слыхала, что о господине Конане говорили, как о человеке умном и честном. И если он отказывается впустить нас в этот дом, то, должно быть, имеет на то важные причины, которых я не постигаю.
Этот голос был так приятен и трогателен, что даже непреклонный управитель растаял.
– Причины? – повторил он с волнением. – Да, сударыня, я, действительно, имею на это причины. Да, я согласен, у вас, кажется, добрая душа, хотя присутствие ваше здесь могло бы заставить думать, что… Причины такого моего поведения – это моя обязанность, мои воспоминания, моя беспредельная преданность фамилии, хлеб которой я ел. Господин де Кердрен оставил меня здесь, как верную сторожевую собаку на пороге своего жилища Если я не смогу защитить мой пост, то по крайней мере останусь на нем до конца и сумею умереть здесь… Да, – прибавил он с еще большей силой, – я не из тех неблагодарных слуг, которые, разбогатевши через благодеяния своих господ, во время их несчастия оборачиваются к ним спиной. Я не довольно учен для того, чтобы оправдывать эту подлую измену красноречивыми умствованиями, и не столько ценю богатство, чтобы добывать его через несчастия… Нотариус Туссен хорошо знает, что я хочу сказать.
Дама, которую называли госпожой Жерве, слегка вздрогнула, но частая ткань скрывала испытываемые ею впечатления. Не то было с Туссеном. Упреки Конана, столь прямые и столь горькие, глубоко потрясали его, он терял терпение.
