Эли Берте - Дрожащая скала
– Очень хорошо, Конан, – с жаром отвечала старушка, – я видела, как он родился, и уж, конечно, не я откажусь от повиновения ему… Но между тем подумай немножко: если тот, из Сент-Илека рассердится и вздумает прогнать нашего господина?..
– Его прогнать! Его? – вскричал мажордом, и глаза его засверкали гордой воинственностью. – Прогнать господина Альфреда из собственного его дома? Желал бы я, Ивонна, чтобы они осмелились сделать эту попытку! Да, я желал бы на старости лет моих, чтобы они затеяли подобную подлость! В четверть часа я поднял бы на ноги всю эту страну, и на этот раз подрались бы непременно… Да пусть их. Около нас много людей, которые после революции раскаялись в том, что оставили своего прежнего господина в ту ужасную ночь, о которой мы говорили столько раз, и они поклялись мне, что если бы это началось снова… У нас есть здесь Ивон рыжий, скрипач Каду, старик Пьер, китолов Жан и множество других, которые постоят за правое дело. Они не прочь, когда понадобится, защищать господина де Кердрена, и мы могли бы выдержать осаду, да, настоящую осаду, о которой бы заговорили во всей провинции, я тебя уверяю.
И он потер от удовольствия руки.
Ивонна была очень проста и она имела слишком высокое мнение о своем начальнике, чтобы увидеть безрассудство подобного предложения. Она нисколько не сомневалась в том, что моряки и рыбаки острова Лок в состоянии победить все республиканские войска, если так утверждает господин Конан. Потому она и не возразила ничего. Старик, довольный тем, что убедил ее, продолжал торопливо:
– Пойдем, любезная Ивонна, довольно об этом. Позаботься приготовить постель. А я пока слазаю в тот шкаф, в котором мы хранили, как драгоценность, удочку и прочее имущество, оставленное здесь господином при его отъезде, и снимем с него эти матросские лохмотья. Что подумали бы – Боже мой! – если бы увидели его в таком безобразном наряде?
– Конечно так, господин Конан. Да только как нам перенести его на верх-то? Мы ведь и сюда насилу его принесли… Не лучше бы сходить поискать кого-нибудь на Бернаровой ферме?
– Ни под каким видом, Ивонна! – перебил управляющий с живостью. – Нет, нет, никто не увидит нашего господина в этом постыдном состоянии… Я не нуждаюсь ни в ком. Сейчас у меня недоставало сил, потому что дело шло всего лишь о незнакомце – о чужом, – но для моего доброго господина, для моего детища у меня появится сила Самсона!
Действительно, менее чем через четверть часа Альфред де Кердрен был уложен в той комнате, которую он занимал прежде. Но как она изменилась! Вместо прежних ветхих обоев и изъеденной червями мебели везде были дорогие ковры, зеркала и позолота. Тяжелые бархатные занавеси, с шелковыми кистями, пропускали только полусвет в эту роскошную комнату. В глубине алькова, обтянутого белым, на постели из акажу, из-под богатого покрывала видно было бледное лицо последнего из Кердренов, утопавшее в кружевах. Грубую холстину, которая так бесила доброго Конана, заменила батистовая рубашка с жабо и манжетами; не осталось никакого следа той ужасающей бедности, знаки которой носил на себе эмигрант, приставший к Локу.
Гордый слуга усердно позаботился спрятать и башмаки с подковами, и навощенную шляпу и куртку, пропитанную смолой. Взамен всего этого он разложил на стуле, в ногах постели, панталоны и шитый атласный жилет, шелковые чулки, голубой с отливом кафтан и башмаки с золотыми пряжками – роскошь, которая уже довольно устарела и не совсем была прилична для бедного изгнанника, возвратившегося на родину, но которая, по мнению этого добряка, одна только и была достойна господина де Кердрена.
Конан и Ивонна со всей осторожностью ступали по мягкому ковру, покрывавшему пол, и старались предупреждать желания своего господина. Несмотря на жаркое летнее время, в камине пылал яркий огонь. Верная Жюно не хотела оставить Альфреда, когда его перенесли в эту комнату, и приползла сюда, несмотря на все усилия прогнать ее. Улегшись в некотором отдалении и устремив глаза на постель, умное животное время от времени вертело хвостом и испускало слабые стоны. Весь этот маленький мир, животное и люди были проникнуты чувством глубокого уважения и скорби. Старики говорили очень тихо; не слышно было никакого шума, кроме легких позвякиваний серебряной ложки о края фарфора, когда Ивонна вливала несколько капель питья в пылавшие губы Кердрена.
Больной все еще находился в глубоком сне. По временам его дыхание становилось прерывистым и тяжелым, он поднимал свои иссохшие руки, которые от изнеможения опять падали на постель. Но скоро больной перестал метаться и, по всей видимости, горячка начала отступать.
Таково было положение дел почти до захода солнца. Дыхание Альфреда было ровным, сон спокоен. Но вдруг снаружи раздался сильный удар колокола.
Ивонна побледнела, а Конан сделал движение удивления и ужаса, потом оба молча взглянули друг на друга.
– Это звонят у решетки, Ивонна, – сказал наконец управитель задыхающимся голосом.
– Да, да… звонят, господин Конан.
И ни тот, ни другая не тронулись с места.
– Ты… ты не догадываешься ли, Ивонна, кто бы это мог быть?
– Я не знаю. Как бы сказать… может быть…
Тут раздался новый удар колокола, еще более сильный и резкий. Больной вздрогнул на своей постели, а Жюно глухо заворчала.
– Как тебе кажется, Ивонна, – прибавил Конан с горькой улыбкой, – ведь звонят-то… по-господски?
Ивонна ничего не отвечала и подошла к окну, выходившему на двор. Поглядев туда несколько минут, она воротилась вся перепуганная.
– Точная правда, – сказала она. – Что нам делать? Господи Боже, помоги нам!
Конан также подошел к окну и увидел группу людей, стоявших у решетки. Впереди всех был нотариус Туссен, очень заметный по своему огромному росту и черному костюму. В руке у него была огромная кипа бумаг, и он был, по-видимому, очень раздражен тем, что ему так долго не отпирают. Подле него находилась прекрасно одетая женщина, лицо которой было закрыто довольно густым кружевным покрывалом. Она тихо говорила с нотариусом и, казалось, кротко умоляла его потерпеть. Позади этих главных лиц был человек, казавшийся слугой, который держал коробки и пакеты.
Окончив свои наблюдения, Конан повернулся на каблуках и присвистнул с видом упрямства и досады. Его взгляд встретился со взглядом бедной Ивонны, которая вся дрожала и тряслась.
– Как бы ты думала, моя милая, – весело спросил он ее, – ведь этот старый Туссен, в его лета, еще подумывает о женщинах. И я держу пари, что эта птичка, несмотря на ее предосторожности скрыть себя, еще довольно аппетитна. Жаль только, что в замке Лок ему не удастся обделать свои делишки.
