Рой Фланнеган - Лесной кавалер
— С шестьдесят пятого года, сэр.
— И не скучаете по родине?
— Нет.
Бэкон сочувственно взглянул на него и сказал:
— Значит, у вас несчастная любовь. А это неизмеримо хуже. Простите, что я затронул эту тему.
Ланс принял холодный высокомерный вид, но Бэкон негромко продолжал:
— Неизмеримо хуже. Два года назад, вернувшись в Лондон после долгого путешествия, я жестоко пострадал от стрел Эроса. Писал моей Элизабет стихи, потерял интерес к пище и вину… Буквально выл на Луну, чувствуя, как мое сердце сгорает.
— Да, да, я знаю! — воскликнул Ланс с таким жаром, что Бэкон лишь усилием воли удержался от смеха.
Они немного помолчали. Затем Ланс неожиданно спросил:
— Вы ученый человек, сэр. Знакомы ли вы с мифологией саксов?
Бэкон с удивлением посмотрел на него, потирая подбородок.
— Как звали саксонскую богиню весны? — настаивал Ланс. — Вы не вспомните ее имя?
— Остера, полагаю. Остера… Но мы произносим его как Истер.
— Да, — кивнул Ланс. — Остера, богиня весны.
— По-моему, самое время выпить пунша, — заметил Бэкон.
Они вместе вернулись в дом.
В приятной компании Натаниэля Бэкона Ланс ненадолго забыл свои печали. Закончив колледж Святой Катарины в Кембридже, Бэкон много путешествовал, участвовал в королевских военных кампаниях в составе Второго драгунского полка армии Великобритании, а когда письмо дяди позвало его в Виргинию, не стал долго думать. Сэр Вильям дал ему место в совете, что сразу же принесло молодому человеку чин полковника. Его дядя, Натаниэль Бэкон-старший, также являлся членом совета.
Большинство его плантаций располагалось у Керлз-Нек, на Джеймс-ривер, но недавно он прикупил новые земли, в том числе и рядом с владениями Клейборнов у дельты реки. Энергичный, любимый слугами и соседями за свою терпимость и хорошие манеры, Бэкон добился прекрасного урожая табака в первый же сезон. Казалось, самой судьбой ему было предначертано процветать и пользоваться большим влиянием везде, где бы он ни жил.
Ланс восхищался подтянутой аристократической фигурой молодого человека, его глазами, светящимися умом и юмором, а также гордой осанкой, заставлявшей стыдливо краснеть разодетых сверх всякой меры нуворишей, наводнивших в тот вечер Грин-Спринг.
— Виргинию ждет успех, — заметил Бэкон, когда они вернулись в сверкающую огнями залу. — А бренди губернатора выше всяких похвал.
Негр слуга поднес им чаши с пуншем. Сэр Генри Чичерли, правая рука сэра Бэркли, высокий нервный человек в серебристо-сером напудренном парике, подошел к ним со словами приветствия и осведомился о делах в окрестностях Джеймс-ривер.
— Никогда еще у нас не было лучшего урожая, сэр Генри, — ответил Бэкон. — А как у вас в Мидлсексе?
— Неплохо, неплохо, — ответил рыцарь. — Мы делаем ставку на картофель, Бэкон. Картофель — это перуанские съедобные корни. У него великое будущее.
— Я слышал, что он так же безвкусен, как мука из желудей, — заметил Ланс.
— Чушь, сэр. Полная чушь. Придет день, и одним урожаем можно будем накормить сто тысяч человек. Хорошо посоленный картофель — отличная пища для рабов, намного лучше риса, намного лучше…
Едва закончив фразу, сэр Генри, как стрекоза, перелетел к другой группе гостей.
Вильям Драммонд, недавно вернувшийся из Олбимерла, новой колонии в Каролине, стоял у каминного экрана с видом сонного буйвола. Слыша вопрос, грузный шотландец опускал голову и закрывал глаза, словно обращенные к нему слова были пушечным ядром, и он выжидал, пока оно пролетит мимо.
Однако, услышав разговор Бэкона с Лансом Клейборном, Драммонд улыбнулся и низким грудным голосом произнес:
— Слава Богу! Хоть кто-то здесь не трещит с деньгах и торговле… Ко мне, мои молодые друзья! На помощь! Меня уже измучили одним и тем же вопросом: «А что, нет ли в Каролине золота?» И все не могут понять, как это их шиллинги до сих пор не превратились в кроны! Черт бы их побрал! Поверьте, Каролина ничем не отличается от прочих колоний, разве что своим необузданным полубандитским населением… И потребна там лишь работа. Работа, а не деньги, молитвы да пустые надежды. Ни одна страна не может жить лишь воровством и надеждами. Виргиния ведь тоже не на голой надежде строилась.
— Но закладывалась с надеждой, — возразил Бэкон, — Подкрепленной тяжким трудом, разумеется.
— Вот, вот, сэр! — подхватил Драммонд. — Об этом-то я и толкую. На этой земле не только рабам, но и их хозяевам приходится трудиться до седьмого пота. Надо отгонять птиц, бороться с насекомыми, очищать плантации от молодого подлеска и сорняков… В Каролине, как и в Виргинии, самое большое беспокойство доставляют пернатые и краснокожие воришки. Земля же там плодородна, подобно лучшим здешним участкам, но не более того. Это не утопия, — уныло покачал головой Драммонд.
В восточной части залы члены совета обступили сэра Вильяма Беркли. Его превосходительство, в сером бархатном камзоле и напудренном парике, был в центре внимания людей, чье красноречие или элегантность костюма не шли ни в какое сравнение с его собственными. Даниэл Парк казался слишком тощим в своем голубом камзоле с кружевными гофрированными манжетами и воротничком, а канцлер Корбин, наоборот, выглядел непомерно располневшим в одежде, которую надевал явно не чаще одного раза в год. Роберт Биверли походил, скорее, на больную нахохлившуюся хищную птицу, оба же Ладуэлла, Филипп и Томас, чьи лица еще не утратили желтоватый оттенок после перенесенной недавно малярии, мрачно кутались в отороченные золотом плащи военного покроя.
Леди Беркли, в алом шелковом платье, скрывающем ее чуть по-детски угловатую фигуру, была центром женского общества, как ее супруг — мужского. Глубокий вырез открывал восхищенным взглядам поклонников изящную шейку и белоснежные плечи. Невыразительные глаза и прямой, острый нос оставляли желать лучшего, однако несколько хищное выражение ее лица смягчали белокурые локоны, собранные на затылке в подобие пучка и мягкой волной спадающие на спину.
Продолжая оставаться немного чужой в колонии, леди Беркли все же олицетворяла могущество семьи Калпеперов и влияние своего первого мужа, последнего губернатора Каролины, Семюэля Стивенса. Если не считать оживленных бесед с полковником Филиппом Ладуэллом, то держалась она несколько напряженно, словно чувствуя, что все прочие женщины в зале посматривают на нее весьма критически.
Одеждой и украшениями жена губернатора превосходила всех. Сам покрой ее платья, казалось, говорил о том, что соперничать с Дэймом Френсисом, личным портным их величеств, невозможно. Тем не менее Ланс заметил в зале женщин, чьи фигуры и манеры производили более благоприятное впечатление и которые, кроме того, явно получали удовольствие от приема. Некоторые молодые леди были ничуть не менее игривы, чем индеанки, и, подумал Ланс, освобождаясь от своих чопорных вечерних туалетов, они становятся столь же бесстыдными, как и их краснокожие сестры.
