Иван Дроздов - Дубинушка
Растворил калитку, пригласил парня и показал ему только что отделанный погреб. Василий одобрительно качал головой. Сказал:
— У нас тоже есть погреб. Как-нибудь заходите, покажу.
Так они познакомились. Генерал стал ходить к соседям. Василий показывал, как надо сеять перец, тыкву, ловко и умело обрезал кусты смородины. Генерал удивлялся таким знаниям и умению мальчонки, говорил ему, что с его способностями он может стать большим учёным, инженером, а если захочет летать, то и полететь в космос.
Василию было лестно слушать похвалы генерала, и он ещё больше старался. И перед всеми станичными ребятами очень гордился своей дружбой с таким большим человеком.
Над полынной и чебречной степью уж замелькали розоватые блики рассвета, когда Иван Дмитриевич вышел из дома Василька, и, зачарованный видением зарождающегося дня, остановился у края оврага, начинающегося сразу за окнами комнаты, в которой спали залетевшие невесть откуда новые друзья Василька. Как-то вдруг он с физически ощутимой явью подумал о себе, о том, что и он теперь остался таким же сиротой, как эти ребята, но лишь с той разницей, что у них впереди целая жизнь, а у него она на излёте, словно кумулятивная ракета, пущенная наугад и не нашедшая для себя цели.
Его дом тоже стоит на краю оврага. Он старый, весь оплесневел, огруз, но стоит крепко, как боксёр, пропустивший удары в голову и под сердце, — покачнулся, но не упал, и даже не подкосился в коленях; стоит и смотрит орлиным взором, высматривая, куда бы нанести свой коронный удар. Дом построил сто лет назад его прадед Пантелей Сазонтович, и ставил он его вдалеке от оврага, но за сто лет много воды утекло по оврагу, и эта вода подмыла землю, углубила и расширила овраг, и его клыкастые и ротастые берега подошли близко к домам генерала и Василька.
Иван Дмитриевич взошёл на взлобок и отсюда увидел три машины, бежавшие по краю станицы и свернувшие к недавно законченному и обставленному мебелью дому Шомполорадзе. Но вдруг задняя машина остановилась, и из неё вышла тёмная фигурка человека с посохом и быстро направилась к дому генерала. Машины скрылись, а человек шёл быстро. Это была женщина во всём чёрном. И даже капот на голове был чёрный. Монахиня! Вот только посох… Она не по-женски размашисто выбрасывала его вперед и так же не по-женски широко шагала. И вот она увидела генерала. И скорым шагом направилась к нему.
Бывают чудеса на свете, но такого чуда, и в такую ночь, когда и без того произошло два волнующих события: только что догорел дом Евгения, которого с детства знал и любил Иван Дмитриевич, и нежданное явление осиротевших ребят. А тут ещё и это…
— Товарищ генерал! Вы меня не узнаёте?..
— Голос знакомый, но — монахиня?..
— Я, товарищ генерал, я, Борис Иванович Простаков, собственной персоной, а этот маскарад… Вы же знаете, как меня пасёт охрана. Давно уже приобрёл эту робу. Задумал посетить могилу мамы; вспомнил, что вы уехали в свою родную Каслинскую, а до неё рукой подать из Волгограда. Ну, и проделал маскарад с переодеванием. Пусть теперь думают, что меня из купе вагона выкрали агенты Скотланд-Ярда. Зовите в дом. Если не прогоните, побуду у вас день-другой.
В горнице Борис снял с себя платье и шлык, и его русые волосы роскошной волной рассыпались по плечам. У двери в углу поставил посох. Теперь генерал видел, что перед ним Борис Простаков, изобретатель сверхсекретного Импульсатора жизни, за которым охотятся разведчики Америки, Англии и многих других стран. Иван Дмитриевич Конкин от Генерального штаба армии курировал работы Простакова и отвечал за личную безопасность учёного.
Генерал говорил:
— Да, я сам составлял схему твоей безопасности, и она, как я думаю, похитрее будет, чем охрана Абрамовича.
— Составляли, да вот, как видите, я эту вашу схему оставил с носом. Из Москвы до самого Волгограда, куда я поехал на могилку мамы, за мной тянулся хвост из трёх амбалов, и обратно по дороге в Москву они валялись на полках соседнего купе, да я их обманул. Они будут дрыхнуть до самой Москвы в полной уверенности, что я нахожусь в соседнем купе и тоже сплю, как сурок. И проводник, предупрежденный ими, тоже дрыхнет без задних ног. А я ночью проник в соседний тамбур и был таков. Между прочим, мне и наряд монашеский не понадобился.
Борис Простаков — сотрудник секретного Биологического центра, где разрабатывались новейшие средства от опасных болезней, был автором чудодейственного прибора, который подавлял в живом организме агрессивные гены, остатки инстинктов жестокости, жадности, коварства и всех других рудиментов звериного свойства, остававшихся от тех далёких времён, когда за жизнь свою и своего потомства приходилось то и дело вступать в смертельные схватки. Эта мысль залезла Борису в голову ещё в пору студенчества, когда он учился в Московском университете на биологическом факультете и записался в научную секцию, где в горячих студенческих головах кипели самые невероятные фантазии, несбыточные замыслы и надежды. Помнится ему, как кто-то сказал: «Физики придумывают разрушительные системы, а не лучше ли снабдить человека таким характером, который бы настроил его на мирный лад и исключил бы саму мысль о войне». Умом он понимал, что и эта идея относится к области фантастики, причём самой смелой, но со временем всё чаще возвращался к ней мыслью, и к концу учёбы он перерыл гору литературы на эту тему. Прочитал и Евангелие, состоящее из четырёх книг учеников и апостолов Христа. Тут надо сказать, что Простаков ещё в школе, в старших классах, задумывался о Боге; ведь если есть Бог, тогда и все науки, все открытия учёных будут иметь иной, божественный смысл. Когда же стал учиться в институте и биология повела его в мир органической клетки, он поразился её сложности и совершенству, и весь мир живой природы казался удивительной симфонией, где каждая малая часть звучала в унисон с целым, где мельчайшая молекула продолжала и дополняла необозримый мир вселенной. Казалось бы, знания должны были уводить от Бога, а они, наоборот, приводили к нему, всё больше убеждали в том, что громада мироздания не могла возникнуть сама по себе, что все процессы в живой и неживой природе не могут происходить без организующей силы Творца. Евангелические беседы убеждали в одном: Бог есть любовь, доброта и красота. Ну, а если это так — не попытаться ли усовершенствовать человека, пустить его мысли и чувства в одном направлении — по пути любви и красоты?
После института, попав по распределению в столичный Биологический центр, он в первой же беседе со своим новым научным руководителем, как бы невзначай и будто бы в шутку, высказал свою мысль и сообщил мнение авторов некоторых серьёзных исследований. Руководителем у него был русский человек, большой патриот своего Отечества — он внимательно выслушал молодого биолога, задумался, а затем сказал: «Мысль очень интересная, я прошу вас написать план-проспект предполагаемых исследований и представить мне в течение недели».
