Геннадий Осетров - Гибель волхва. Варвары
Услыхав стук двери, смерды приостановились, глядя на волхва; один Опенок, ни на что не обращая внимания и неловка переступая подгибающимися ногами уходил дальше.
Соловей сошел с крыльца и вместе со смердами зашагал из веси. Шли медленно, долго. Всеслав думал и никак не мог понять, как же получилось, что он послушался старуху и дал ей отраву. Его будто околдовали: вместо того, чтобы исцелять, он убил, убил своими руками, спокойно, уверенно; и ведь шевельнулась же в нем тайная радость, когда Оладья сказала, что донесет о нем, волхве–изгое, Роду и великий бог не забудет эту весть. Нет, нет, оборвал себя Соловей. Ничего, кроме сострадания к умирающей, в нем не было, и не для выгоды перед богом протягивал он яд Забаве.
От наступившего зная вода в Клязьме будто остановилась. Опенок, первым вышедший на берег, осоловелыми глазами долго смотрел на замершую реку, потом поднял петуха. Птица, первой на земле приветствующая солнце, забила крыльями, пытаясь вырваться из рук пьяного Переемщика. А он дождался, пока вокруг столпятся смерды, и, далеко занеся за голову петуха, швырнул его в Клязьму.
Неловко дергая спутанными лапами, тот замахал, забил крыльями, но полет птицы был недолгим, и она звучно упала на воду. Петух быстро устал и, разметав в стороны намокшие крылья, все вскидывал вверх голову с обвислым красным гребнем, уплывая по невидимому течению за поворот.
Совсем уже далеко он опять заколотил по воде крыльями, взбивая брызги, в которых ненадолго вспыхнула радуга.
Когда петух пропал из глаз, Опенок выбрался на берег и опять впереди остальных смердов двинулся к Ярилиной плеши. Коротким был тот путь к кумиру, но за это время из–за леса поднялась черная туча, сырой ветер стал разгонять неподвижную дымную теплынь.
Сложили в костер дары и замерли перед огнем. Расталкивая смердов, к кумиру подошел Переемщик. Лицо его будто одеревенело, красными немигающими глазами Опенок ожесточенно смотрел на бога. Вытянув над пламенем руки с зажатыми в них сотами и мешочком с зерном, Переемщик вдруг замер, отшвырнул дары в сторону, шагнул дальше вперед, почти в костер, и плюнул на кумира.
Всеслав услышал, как вокруг охнули люди, но сам не отводил глаз от лица Рода. Ждал он напрасно — бог все так же бесстрастно глядел вдаль, на бесконечную Русскую землю.
Чего–то страшного ожидал, видимо, и Опенок. Но время шло, ничего не происходило; тогда он обернулся к оставшемуся живым в веси народу и выкрикнул:
— Выпучились?! А вот еще плюну! Пусть терпит! Сколько мы к нему ходим, сколько добра отдали! Пусть скажет, за что дочь мою убил, жену убил! И всех твои, и твоих, и твоих! — тыкал Переемщик пальцем в толпу. — А мы все тащим ему! Полвеси трупами лежит… Ну?! Зачем ему кланяемся?! Ты ему зло сделал? Ты? Ты? Ты? А помощь от него хоть раз получили, добро видели?! И все ждем! Запомните: знать его больше не хочу!
Опенок отошел от кумира, но, увидев волхва, остановился.
— Ты ведь холоп его, толковать обязан, изреки слово веси, ну!
Всеслав безмолвно глядел в разъяренные глаза Переемщика. Тот же стал раскачиваться, будто хотел напасть на волхва, потом вдруг плюнул и в Соловья. Волхв успел уклониться, и плевок попал на ухо. Всеслав утерся, той же рукой ударил обидчика. Кулак попал в скулу, но и Опенок кинулся на волхва.
Их сразу же разняли; Соловей отплевывался кровью, все поворачивался, отыскивая Опенка, однако тот, растолкав мужиков, убежал из кумирни.
Потом кто–то проговорил Всеславу: «Уймись ты! Ему что, Опенку, пойдет в другую веру, к христианам — и все! А ты поучать его взялся!»
Кровь долго сочилась из разбитой губы, волхв вытирал ее рукавом, торопливо возвращаясь в свою избу.
Туча повисла над лесом, сделалось темно, и по веткам застучали капли дождя.
Когда тропинка свернула к избе, Всеслав испуганно остановился, увидев, что из волокового окна идет густой дым; только сейчас он вспомнил, что там остался пришедший ночью мальчик. Радость подхватила волхва, он вбежал на ступени, распахнул дверь. Ность стоял возле печи; от внезапного стука он резко повернулся, но, увидев хозяина, успокоился. Оказалось, что мальчик уже испек хлеба, сварил кашу и давно ждет Всеслава.
Когда поели, Соловей долго безмолвно сидел за столом. Мальчик тоже притих, не беспокоя задумавшегося волхва.
— Знаешь, — решился Всеслав. — Ты оставайся тут навсегда. Вместе будем. Как люди говорят, своя избушка — свой простор. Я тоже ведь с детства сирота, только старый уже, на санех[39]. Жизнь дальше вместе коротать будем, ладно?
Поспешно выговорив эти слова, Соловей робко взглянул на мальчика. Тот сидел неподвижно, опустив голову, и волхв видел, что он с трудом сдерживает слезы от непривычной ласки.
Тогда Всеслав быстро поднялся, стал собирать со стола посуду; засуетился облегченно и сирота. Они вместе споро прибрали в избе, осмотрели репища и капустники на огороде, потом сходили в лес, проверили ближние перевесы–ловушки и борья, а когда в потемках шагали к избе, волхв вдруг подумал, что до сих пор не знает имени мальчика. Он спросил, и сирота поспешно ответил: Всеслав, Слава!
Соловей даже остановился — это было не просто чудо; до конца стало ему ясно, что маленький сирота прислан богами. Но в тайне этой скрыт какой–то огромный смысл, непонятный пока волхву.
Взбудораженный Всеслав долго не мог уснуть. Он ворочался на полатях, прислушивался к ровному дыханию мальчика, шуршанию мышей в подполе, и постепенно в нем все уверенней укреплялась мысль, что Род привел к его избе мальчика, чтобы заменить волхва на земле. Еще раньше он понял, что из Чижей надвигается неостановимая смертельная опасность и со дня на день она обрушится на его избу. Попы не остановятся; помнил же он, как жестоко громили они кумиров в Киеве и потом плетьми и копьями загоняли русичей в Почайну. Суровый выбор встал перед людьми — либо плюй в своего бога, либо умри!
Так же будет и тут, в Липовой Гриве. Но уйти уже некуда! Навьи всех его предков прилетали сюда, их пепел испокон веков хранился в глиняных урнах–избушках, расставленных на кладбище. Куда, зачем сбежит он отсюда?
Волхв хорошо помнил христиан, живших в Киеве; они ходили к своему Илье, молились там раскрашенным доскам и до времени не приставали с поучениями к русичам. Но все почти иноверцы были пришельцами из других земель, и Всеслав каждый раз недоумевал, если ему говорили о величии Иисуса. Он знал, что мир, окружавший его с детства, населен богами; вот даже сейчас в избе сторожит покой домовой, наполняет ярой силой землю Велес, льет днем с небес горячие лучи солнце–Дажьбог.
Бог же христиан жил где–то далеко, и нужно было обязательно умереть, чтобы его увидеть. Это было непонятно.
