Паулина Гейдж - Искушение фараона
– Только не надо жреца, – тихо произнес Хаэмуас. Он лежал в постели, дрожа по-прежнему и подтянув колени к подбородку. – Прости меня, Нубнофрет. Ложись спать и не тревожься. Мне просто надо как следует выспаться. Я потерял сегодня один важный свиток, только и всего.
При этих словах Нубнофрет вздохнула с облегчением.
– В таком случае мне все ясно, – произнесла она с упреком. – Другие испытывают такие страдания, если только потеряют любимое дитя, ты же, дорогой брат, можешь обливаться слезами и дрожать над жалким клочком папируса.
– Я знаю, – ответил он, сжимая зубы и стараясь унять дрожь. – Я глупец. Спокойной ночи, Нубнофрет.
– Спокойной ночи, царевич. – И она выплыла из комнаты, не произнеся больше ни слова.
– Царевич, чем еще я могу тебе помочь? – обратился к нему Каса.
Хаэмуас приподнял голову с подушки и пристально посмотрел в полное тревоги лицо своего слуги. Такое напряжение оказалось ему не по силам. На него навалилась невыносимая тяжесть, и веки сами собой, без его воли, опустились.
– Ничего не нужно, – выговорил он шепотом. – Не буди меня рано, Каса.
Слуга поклонился и тихонько вышел. Хаэмуас наконец-то остался один, во всяком случае, он очень на это надеялся. Объяви сейчас Птах о конце света, Хаэмуас не смог бы заставить себя открыть глаза. Все звуки доносились до него издалека, будто с другого конца города, из другого мира. Он мгновенно погрузился в забытье. Так человек, теряющий опору под ногами, быстро сползает по краю темной бездны. Хаэмуасу снился сон.
Стоял полдень, жаркий летний полдень, безжалостная жара обжигала дыхание. От яркого света он почти ослеп. Понуро опустив голову, Хаэмуас шел по дороге, покрытой белой пылью, которая тоже дышала на него отраженным жаром жестокого солнца. Немного впереди шла какая-то женщина. Хаэмуас видел только ее голые лодыжки, чуть припорошенные мельчайшим белым песком – облачка его поднимались при ходьбе, – да ритмично открывались загорелые икры женщины, когда во время движения отлетало в сторону ее алое одеяние.
Некоторое время он, не обращая внимания на бесконечную усталость, на пот, ручьем стекавший ему на глаза, с удовольствием наблюдал за ее ритмичными движениями, смотрел, как поочередно напрягаются и расслабляются мышцы, как пальцы ног сгибаются, распрямляются и вновь погружаются в мягкий песок, рассеивая вокруг тусклые облачка. Вскоре, однако, ему захотелось посмотреть этой женщине в лицо. Хаэмуас попытался поднять голову, но ему это не удалось. Он приложил огромное усилие, напряг шею, стараясь заставить ее распрямиться, а голову – подняться. Но взгляд его все равно оставался прикован к дороге, монотонно скользившей вперед под легкой поступью незнакомой женщины.
Хаэмуасу хотелось, чтобы женщина остановилась. Он уже задыхался от жары, да и усталость одолевала все сильнее. Он позвал ее, но слова слетели с губ беззвучным дуновением раскаленного воздуха. «Стой! – в отчаянии молил он мысленно. – Прошу тебя, остановись!» Но женщина по-прежнему продолжала свой путь. Хаэмуасом овладела некая гипнотическая завороженность. Ему смутно казалось, что по краям дороги должна расти зеленая трава, там стоят деревья, отбрасывающие живительную тень, за которую он отдал бы сейчас все на свете, но его попытка свернуть с пути не принесла успеха – он по-прежнему все шагал и шагал вперед, как зачарованный следуя за уверенной поступью женщины, не замечавшей его.
Наконец, с первым неясным светом зари и ранним щебетанием птиц, Хаэмуас проснулся. В комнате царил полумрак. Было тихо. Ночная лампа давно погасла, и он чувствовал слабый запах прогоревшего фитиля, смешивающийся с испарениями своего тела. Он все еще дрожал, не в силах освободиться от кошмара. Простыни были влажными от пота. «Такие сны снятся в лихорадку, – размышлял Хаэмуас, пытаясь приподняться на постели. – В этом все дело». Он посмотрел на ночной столик, на свою кровать, ощупал руками лицо – словно еще раз желая убедиться, что теперь его окружает обычная реальность, жизнь, строящаяся по законам разума и материи. Вдруг он ощутил сильнейшее возбуждение, его охватило чувственное желание такой силы, какого он не помнил уже многие годы.
Хаэмуас некоторое время лежал неподвижно, стараясь восстановить дыхание, успокоить разум. Потом он тихо позвал Касу и приказал приготовить утреннюю ванну и подать завтрак. Дворец уже начинал постепенно просыпаться, но сюда доносились лишь отдаленные звуки. В покоях Хаэмуаса всегда было тише, чем в других частях Пи-Рамзеса.
Каса завязывал сандалии на ногах Хаэмуаса, когда появился Рамоз. Сердце у Хаэмуаса затрепетало, и он приказал глашатаю говорить. Но Рамозу нечего было сказать своему господину.
– Помощники сообщают, царевич, что никто из тех, кого они опросили, не видел свитка и ничего о нем не слышал, – признался он. – Все же мы продолжаем поиски и всем сообщаем об обещанной тобой награде. Мне очень жаль.
Ты не виноват, Рамоз. – Хаэмуас встал и сделал знак рукой – глашатай может идти. Он послал за Амеком. Дожидаясь, пока придет телохранитель, Хаэмуас не мог удержаться от того, чтобы еще раз обыскать и свою опочивальню, и приемную, и зал, ведущий в его личные покои, но все усилия оказались напрасными. Вскоре его уже приветствовал Амек.
– Приготовь мне носилки, – приказал Хаэмуас. – Нынче утром я отправляюсь в храм бога Ра, чтобы вместе с другими жрецами вознести молитвы. – Он и сам не знал, что скажет именно эти слова, как не знал, откуда взялось это непреодолимое желание поехать в храм, вдохнуть аромат ладана, ощутить атмосферу власти и покоя. И все же Хаэмуас остро чувствовал, что, отказавшись от своего намерения, он немедленно об этом пожалеет.
Оставшиеся дни, проведенные в Пи-Рамзесе, были посвящены встречам и беседам с правителями северных и южных земель, с иностранными посланниками, с настоятелями храмов и с отцом. Хаэмуас еще раз навестил мать. Однажды днем в сопровождении надежной охраны он отправился побродить по пестрым городским базарам в поисках подходящего подарка для Шеритры. Съездил поохотиться на болотах в компании хеттского посланника, и оперение незадачливых уток, сбитых хеттом с помощью палки, не шло ни в какое сравнение с роскошным убором из перьев у него на голове.
Нубнофрет, конечно же, позабыла о своем недовольстве. Хаэмуас редко видел ее и Гори, пока наконец не настал день, когда им пора было возвращаться домой в Мемфис. Сам он, казалось, полностью оправился от приступа непонятной болезни, одолевшей его в тот вечер, когда он потерял свиток. К его вящему огорчению, свитка так и не нашли. Он, впрочем, и не надеялся. Глубоко в его душе зрело твердое убеждение, что здесь не обошлось без вмешательства духов, что по какой-то, понятной лишь им одним причине на мгновение стерлась граница между миром живых и мертвых, и он сам стал именно той точкой, в которой дрогнула разделявшая их стена. Тот старик был или великим чародеем, владеющим тайнами общения с невидимыми силами, – Хаэмуас, однако, в этом сомневался, – или же воплощением некоего духа, а свиток его – не более чем струйка дыма, небесное облачко, растаявшее без следа при первых признаках зари.
