Соотношения сил. История, риторика, доказательство - Карло Гинзбург
Обвинение Юрао европейцев в том, что они привезли с собой крыс, мышей, насекомых и болезни, сформулировано – как и прочие фрагменты речи – на языке самого Ле Гобьена. Однако ироничное примечание внизу страницы, которое я только что процитировал, создает дистанцию между автором и его текстом, в остальном начисто отсутствующую. На мгновенье Ле Гобьен оказывается как будто не в состоянии понять то, что только что написал[269]. Так под покровом гладкой риторической поверхности повествования Ле Гобьена мы наконец различаем иной голос, диссонирующий и неподконтрольный, голос другого, источник которого находится вне самого текста.
Внутритекстовое доказательство подтверждается внешним свидетельством. До сих пор я воздерживался от анализа источников Ле Гобьена. Он никогда не был на Марианских островах, но обращался к книге Франсиско Гарсии «Vida e el Martirio de el venerable padre Diego Luis de Sanvitores, de la compañía de Iesus, primer apostol de las islas Marianas» («Жизнь и мученичество почтенного отца Диего Луиса де Сан-Витореса, из Общества Иисуса, первого крестителя Марианских островов»), опубликованной в Мадриде в 1683 году. Кроме того, Ле Гобьен активно пользовался материалами писем, которые иезуиты каждый год отправляли из провинции Филиппины[270]. Из этого источника он почерпнул сведения о деталях туземного бунта, и среди прочего указание на «важного человека по имени Юрао», которого заключили в тюрьму как одного из главных подстрекателей волнений, а затем отпустили[271]. Больше в письмах отцов иезуитов о нем ничего не говорится. Напротив, там упомянуто поверье местных жителей, будто «мыши, мухи, комары и всякого рода болезни были привезены на кораблях, пристававших к берегам островов»[272].
Как мы видели, Ле Гобьен насмехался над этим поверьем. Сегодня экологи склонны потешаться куда меньше. «Согласно подсчетам, <…> мыши регулярно совершают шесть или семь набегов на острова в год, начиная с 1841 года» – читаем в газете «Los Angeles Times» от 17 мая 1993 года.
Федеральные ученые утверждают, что благодаря торговле, рыбной ловле, разведочным работам и военным маневрам, мы завезли мышей на 82% островов, рассеянных по водной поверхности Земли[273].
Анализировать стратегию автора, укрывшись под защитой одного-единственного текста, – это, в известном смысле, дело беспроигрышное. Исходя из такой перспективы, говорить о внетекстовой реальности – значит проявлять «позитивистскую наивность». Однако тексты содержат трещины. Из трещины, которую я обнаружил, вышло наружу нечто неожиданное: полчища мышей, заполонивших мир, изнанка нашей цивилизации.
Глава 4
Расшифровывая пустую строку
1
Пустая строка, о которой я буду говорить, – это, быть может, самый известный случай такого рода в истории романа. Она располагается ближе к финалу «Воспитания чувств» Флобера, между пятой и шестой главами третьей, последней, части книги. На важность этого места впервые, если не ошибаюсь, указал Марсель Пруст в великолепной статье о стиле Флобера, напечатанной в «Nouvelle revue française» в 1920 году[274]:
На мой взгляд, лучшее в «Воспитании чувств» – это не какая-либо фраза, а пустая строка. Флобер на множестве страниц описал, передал мельчайшие действия Фредерика Моро. Фредерик видит, как гвардеец набрасывается со шпагой в руке на восставшего, который затем падает замертво. «И ошеломленный Фредерик узнал Сенекаля». В этом месте возникает пустая строка, огромное белое пятно. Потом, без всякого перехода, время внезапно меняет свой ход с четверти часа до лет и десятилетий (я повторю последние, только что процитированные слова, дабы показать этот уникальный, неожиданный скачок скорости):
«И ошеломленный Фредерик узнал Сенекаля.
Он отправился в путешествие.
Он изведал тоску пароходов, утренний холод после ночлега в палатке, и так далее. Он вернулся.
Он выезжал в свет, и так далее.
В конце 1867 года [в конце марта 1867 года], и так далее».
Разумеется, и у Бальзака мы часто находим фразы вроде «В 1817 году Сешары были, и т. д.». Однако у него эти скачки во времени имеют активный или документальный характер. Флобер оказался первым, кто избавился от паразитизма анекдотов и отходов истории. Он был первым, кто переложил их на музыку[275].
В своих размышлениях я буду отталкиваться от очерченной Прустом оппозиции между двумя типами обращения со временем в романе, основанных, соответственно, на «отходах истории» и на «музыке».
2
Способность Флобера передавать ход времени поразила Пруста по личным причинам: «Здесь я обнаруживаю, – писал он, – результаты моих собственных скромных разысканий». Пруст не любил Флобера (он говорил, что не испытывает «пристрастия» к этому писателю), однако был им в буквальном смысле отравлен. Он предпринял попытку очищения, включив «ненавистную» имитацию флоберовского стиля в серию pastiches [подражаний – фр.], посвященных affaire Lemoine [делу Лемуана][276]. Говоря о «пустой строке» у Флобера, Пруст косвенным образом имел в виду себя самого.
Альбер Тибоде в статье (любопытная смесь тонких и банальных наблюдений), вызвавшей ответ Пруста, уже указал на несравненное «разнообразие» музыкальных «пауз», расставленных Флобером: «ни один писатель не вводит столь многозначительных запятых, столь щекочущих нервы, разнообразных цезур»[277]. Уникальный пример, который мы можем присовокупить к списку Тибоде, располагается между пятой и шестой главами первой части «Воспитания чувств». Госпожа Моро только что сообщила сыну Фредерику, что перспектива ожидавшего его наследства улетучилась. Следовательно, ему следует стать чиновником и затем постараться
найти богатую невесту.
Фредерик уже не слушал. Он машинально смотрел поверх изгороди в соседний сад.
Там была девочка лет двенадцати, рыжеволосая, совсем одна. Из ягод рябины она сделала себе серьги, серый полотняный лиф спускался с ее плеч, чуть золотистых от загара; на белой юбке были пятна от варенья, и во всей ее фигурке, напряженной и хрупкой, чувствовалась грация хищного зверька. Присутствие незнакомца, по-видимому, удивило ее; держа в руках лейку, она вдруг остановилась и вперила в него свои прозрачные голубовато-зеленые глаза.
– Это дочка господина Рокка, – сказала г-жа Моро. – Он недавно женился на своей служанке и узаконил ребенка[278].
Таков финал пятой главы. Шестая начинается так:
Разорен, ограблен, погиб![279]
Описание девочки, данное сквозь призму отсутствующего взгляда Фредерика, откладывает проявление реакции последнего и замедляет повествование. Впоследствии читателю предстоит задним числом осознать, что появление девочки имело почти профетический смысл, учитывая, что ее отец затем постарается выдать ее замуж за Фредерика: этот брак сделал бы явью чаяния госпожи Моро. Однако, столкнувшись с внезапным замедлением повествования, читатель Флобера испытывает разочарование, поскольку, как убедительно показал Питер Брукс, он видит, как нарушается целый ряд
