Александр Трубников - Меченый Маршал

После мы заручились поддержкой князя и его деньгами, и вот, полчаса назад, наняли для него все турецкое войско. Как только с перевала сойдет снег, мы выступим из Велигости и одержим блестящую победу. Таким образом, государство франков в Греции продолжит свою славную историю, как я полагаю еще на очень много лет.

Мысли вновь прервал ле Бон — а как происходила последняя битва, сир? Вы приняли в ней участие?

— Дождавшись, когда дороги очистятся от снега, мы перешли перевал и разбив лагерь в полудне пути от Мистры, стали готовиться к сражению.

Наутро в одной из долин мы и греки, которые на сей раз, чтобы противодействовать рыцарской коннице, подготовили много тяжелых пехотинцев-копейщиков, выстроили боевые порядки и начали сходиться.

После того, как войска сблизились на расстояние полета стрелы, турки набросились с тыла на своих союзников. Сказать, что у греков началась паника, это значит, ничего не сказать. Лишь небольшой отряд, охранявший греческих военачальников — Фила, Макрина и Каваллария смог подняться в горы, и укрыться в одной из пещер. Как ни странно, но их до последнего защищали наемники сарацины. Их предводитель был тяжело ранен и достался мне в качестве пленника.

Долгий вечер наконец завершился, и Дмитрий, пожелав всем спокойной ночи, отправился спать.

Утром он прежде всего посетил своего именитого пленника Тенгиза, который, как выяснилось еще в дороге, оказался племянником мамелюкского визиря, происходившего из одного рода с султаном. Несмотря на долгий путь на трясущейся телеге, он почти оправился от двух рубленых ран, и пытался передвигаться по комнате, в которую его поселили по приказу Дмитрия.

— Это и есть твой замок, франк? — ехидно спросил мамелюк, с трудом подбирая греческие слова, — бедно живешь, однако.

— Я же не сын визиря — парировал, нахмурившись, Дмитрий.

— А что это за иудей с утра пораньше ко мне пыталась сунуться? Еще раз увижу — уши отрублю, и скормлю собакам.

— Этот иудей, Тенгиз, на самом деле грек, христианин и мой управляющий, которому, кстати строго-настрого приказано, чтобы ты не испытывал ни в чем нужды.

— Да уж, — фыркнул тот, оставшись по поводу происхождения Ставроса в своем первоначальном мнении, — вот не было счастья, чтобы обо мне заботился представитель этого зловредного племени.

— Мы вернулись с войны, Тенгиз, и я пришел к тебе, чтобы наконец-то поговорить о будущем.

— Что ты хочешь франк? Мой дядя из рода Берш, он визирь великого султана. Отправь ему послание, и он заплатит за меня столько, сколько ты попросишь.

— Тенгиз, — нахмурил лоб Дмитрий, — вспомни бой в пещере. До того, как мы с тобой схватились, ты получил первый удар, но держал саблю в руке. Не знаю, что меня остановило — снести тебе голову мечом было легче легкого, но я только парировал твои слабеющие удары, и рубанул всерьез лишь тогда, когда ты ухитрился попасть мне в плечо. Ты потерял сознание, и упал прямо на меня так, что наша с тобой кровь смешалась. Не знаю, как по-вашему, но по обычаю моей страны мы теперь с тобой кровные братья. А с брата я выкуп брать не буду. Так что, пока у тебя еще недостаточно сил для возвращения домой, будь моим гостем, Тенгиз.

Кстати, фиванский командор тамплиеров, которого я встретил по дороге, раньше служил на Кипре, и вел дела с Каиром. Узнав, из какого ты рода, он от лица капитула немедленно предложил выдать тебе из орденской казны сумму достаточную, чтобы ты смог нанять охрану и морем добраться до Константинополя или Рума. Он уверен, что твое долговое обязательство согласятся потом погасить в Каире твои родственники. В общем, поправишься — можешь сразу же возвращаться домой.

С этими словами Дмитрий оставил изумленного мамелюка, и отправился в зал, где его ждал посланник от герцога, вручивший ему сразу два письма.

Первое, запечатанное герцогской печатью, принадлежало Ги де ла Рошу.

Мой дорогой шевалье де Вази!

Чрезвычайно рад был узнать, что ты цел и невредим, и мало того, отягощенный воинской славой и богатыми трофеями, находишься на пути в фиванские земли. Гнев нашего досточтимого князя, который ты навлек на себя, на глазах у первых лиц государства и множества рыцарей презрительно отказавшись от службы при его дворе, не распространится на тебя в пределах моих владений. Увы, в наши непростые времена высокородным господам не своей волей, а в силу непреодолимых обстоятельств все чаще приходится бывать не рыцарями, а политиками, что в конечном итоге ведет к окончательному падению нравов и закату последнего франкского королевства, чтящего традиции легендарного короля Артура, о котором так любят слагать песни трубадуры, коим до недавних пор во всем христианском мире почиталась наша Морея.

Теперь о главном. Свадьба твоя, откладывать которую я более не намерен, ибо в отличие от тебя, крайне опасаюсь гнева со стороны моей племянницы Анны, состоится в ближайшее время.

Шутки шутками, но по окончании сбора урожая мы с твоим «другом» — принцем собираемся отдать дань славным традициям и устроить в Андравиде большой турнир, достойным завершением которого и станет венчание твое и Анны.

Я вынес на баронский совет Мореи предложение превратить несколько соседствующих с Вази рыцарских и сержантских ленов в баннерет, который будет давать наследственные права на эти владения. Для окончательного решения необходимо лишь дождаться возвращения моего соправителя барона де Сент-Омер. Зная давние связи его рода с орденом Храма и то, как к тебе благоволит мой друг, приор де Фо, я не сомневаюсь в его положительном ответе. Кроме баронского титула и больших владений, в приданое тебе также отойдет имение несчастной моей сестры, матери Анны в Европе — небольшая крепость на побережье Бискайского залива, в которой имеется удобная гавань, именуемая ла Рошель.

Я надеюсь, что своей любовью к Анне, разумным управлением вверенными землями, и доблестной рыцарской службой ты оправдаешь то доверие, которое тебе оказывают владетельные сеньоры.

Второе письмо было размером поменьше, и написано не на государственном пергаменте, а на изящной и очень дорогой рисовой бумаге.

Мой милый Дмитрий!

Почти два года разлуки с тобой для меня мучительны. Каждого посланца и всякую весточку из Коринфа, Андравиды и Велигости мы ждали как манну небесную. Не было ни одной ночи, чтобы я не роняла слезы на подушку, вспоминая о тебе и наших с тобой встречах. Слава Господу, что ты жив и невредим. Сегодня дядюшка сообщил мне о твоем скором прибытии, но горой став на пути, отказался выпустить меня навстречу, заявив, что может вытерпеть любую мою прихоть, кроме прилюдного нарушения приличий, которое пойдет во вред в первую очередь мне самой, как будущей баронессе де Вази и герцогине Афинской. Негоже — сказал он — племяннице герцога бросаться на шею своему жениху посреди пыльной дороги на глазах у нескольких проезжающих по своим делам крестьян. Другое дело, организовать ему небольшой триумфальный въезд в Фивы, с выходом невесты на ступени дворца, которая при этом вручит своему рыцарю вполне заслуженный лавровый венок на глазах у многочисленных горожан, крестьян, что соберутся на ярмарку, а также всей латинской и греческой знати…