Игорь Лощилов - Батарея держит редут
Князь поднял саблю, солдаты взяли ружья «на руку», все застыли в последнем ожидании. И вдруг строй ожил. Он еще не двигался, но его коснулась живительная струя. Еще несколько мгновений, и вражеская лавина смутилась, ее мерное движение нарушилось. Причина открылась скоро: слева, на вершине холма, показалось несколько наших колонн, это подошло высланное Мадатовым подкрепление.
Меншиков взмахнул саблей и ускорил движение, за ним радостно устремились все те, кто только что ожидал близкой смерти. Персы и курды заметались, бросились к высоте на правом краю лощины. На ней стояла церковь, и правоверные, всегда презиравшие христианские сооружения, теперь надеялись найти там защиту. Они были многочисленны и сильны, но первая оторопь, возникшая при появлении неожиданного врага, деморализовала их. Начальники пытались вдохнуть в людей отвагу, частично им это удалось. Персы залегли на склоне высоты и открыли по русским беспорядочный огонь.
Среди тех, кто пришел на выручку посольству, находились поручик Болдин и Антонина. Болдину хотелось поскорее предстать перед Меншиковым и вручить письмо от Мадатова, но более всего – принять участие в горячем деле. Для Павла это была первая возможность встретиться с врагом лицом к лицу. Раньше-то приходилось смотреть на него через прицел или просто переговариваться. Он поспешил к центру наших боевых порядков. Меншиков действительно находился там и отдавал быстрые распоряжения. Казаков по обыкновению послал в обход высоты, с остальными повел наступление с фронта. Огонь персов, хоть и был довольно плотным, особого вреда не приносил. Лишь иногда в цепи наступающих слышались вскрики.
Дело обещало быстрое и скорое окончание. Как вдруг из прилегающей к высоте рощи выскочил конный отряд. Курды были настроены решительно и, кажется, захотели ценой своих жизней нанести противнику возможно больший урон. Они врезались в нашу цепь, разорвали ее в нескольких местах и все более приближались к центру, где находился Меншиков. Но вот, преодолев растерянность, вызванную неожиданным нападением, им наперерез бросились наши всадники, и первым среди них оказался Болдин – задор, известно, силы не спрашивает. По пути подвернулся ему какой-то курд в пестром платке, он ткнул его саблей и пронесся мимо, так и не узнав последствий, потому что тотчас наскочил на другого. Этого неожиданно устранил с пути оказавшийся рядом казак, в мгновенно меняющейся обстановке Павлу было трудно ориентироваться.
Посол был совсем рядом, в том месте, где образовалась наиболее густая толчея. Павел устремился туда и неожиданно боковым зрением увидел грозящую опасность – вражеский всадник с выпученными кровавыми глазами уже готовился опустить на него поднятую саблю. Времени, чтобы предотвратить удар, уже не оставалось, и Павел мысленно распрощался с жизнью. Но красноглазый курд внезапно обмяк и соскользнул с коня, это следовавшая за Павлом Антонина уложила его выстрелом из пистолета.
Времени на изъявление благодарности не оставалось, Павел вынесся прямо на Меншикова. Тот лихо отбивался своей не очень грозной на первый взгляд саблей, которая, однако, сумела нанести напавшим чувствительный урон: вокруг лежало несколько поверженных врагов. Но и самому генералу досталось: мундир был порван и залит кровью. Павел бросился к нему на помощь, следом подскочили и другие, скоро вокруг генерала врагов уже не оказалось, бой закончился так же внезапно, как и начался, только кое-где возникали короткие стычки.
– Вы ранены, ваше превосходительство? – спросил Павел. – Позвольте, я провожу вас.
Тот небрежно отмахнулся. Впрочем, Павел совсем забыл, что в посольской среде существуют свои правила. Откуда ни возьмись Меншикова окружили люди, не замеченные участием в бою, они заохали, стали выражать сочувствие и оттеснили Павла. Кто-то отправился на поиски лекаря; иные предлагали снять мундир и осмотреть рану, персы-де стреляют ядовитыми пулями; их уточняли, говоря, что лучше всего это сделать не на солнце, а в ближайшей персиковой роще.
– Нет, нет, – решительно возразил Меншиков, – местными персиками я уже сыт по горло...
Все разом заулыбались: посол не утратил способности шутить и, значит, его рана не опасна. Впрочем, он тотчас подтвердил это заключение, начав отдавать необходимые распоряжения. Согласно им живые расходились по своим подразделениям, раненые разбредались по лазаретам, пленные уныло ожидали своей участи, а убитые отправлялись к своему последнему пристанищу на одном из ближних пригорков. Посольским было приказано следовать в лагерь и готовиться к дальнейшему движению на Тифлис.
Перед тем как покинуть поле боя, Меншиков осмотрелся вокруг и, увидев Болдина, подозвал его.
– Я забыл поблагодарить вас, поручик... – сказал он. Павел представился и объяснил, что послан генералом Мадатовым с письмом для его превосходительства, и тут же попросил разрешения вручить ему это письмо. Меншиков разрешил и, прочитав его, спросил, где же этот предмет, о котором хлопочет Мадатов. Предмет оказался рядом. Меншиков оглядел Антонину и сказал:
– У этого греховодника были основания для беспокойства. Поручик, я вручаю девицу вашему попечительству и по прибытии в Тифлис лично удостоверюсь в его качестве.
Болдин, как и полагалось, щелкнул каблуками и, пожалуй, впервые обратил серьезное внимание на то, какую ценность представляет собой непременная спутница его кавказской жизни.
Как раз в это время в Тифлис прибыл Паскевич. Он не спешил, давая возможность подойти выделенным для театра военных действий войскам. Резон был очевиден: первые победы, вызванные значительным усилением Кавказского корпуса, будут связываться с его прибытием. Ермолову подобные соображения были чужды. В иное время он, поднаторевший в политических играх, тоже не забыл бы о своих интересах, но сейчас у него, занятого организацией отпора врагу, для этого не было времени. Политик уступил место полководцу.
Встреча, устроенная Паскевичу, выглядела не парадной, а дружеской: Ермолов раскрыл объятия старому боевому товарищу, сказал, что благодарен государю за присылку в сей грозный час славного делами генерала, и выразил надежду на быстрое изгнание врага из российских пределов. Паскевич тоже отвечал любезностью: рад-де служить с вашим высокопревосходительством, чьи военные заслуги известны каждому россиянину. При этом с гордостью вручил личное письмо императора, в котором говорилось:
«Для подробнейшего изъяснения вам моих намерений посылаю к вам генерал-адъютанта Паскевича. Это мой бывший начальник, пользующийся всею моею доверенностью, и он лично может объяснить вам все, что по краткости времени и безызвестности не могу я вам приказать письменно. Я уверен, что вы употребите с удовольствием сего храброго генерала, лично вам известного, препоручив ему командование войсками под главным начальством вашим».
