Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

—  Нет, — отрезал Амирджанов и снова обратился к Файзи: — А всё же когда мы выступаем?

—  Когда вернётся из разведки с озера Искандер-Куль мой заместитель Юнус Нуриддин, — любезно отве­тил Файзи. В глазах его прыгали лукавые огоньки.

—  А! И он здесь!

То ли показалось доктору, но при имени Юнуса по круглому красному    лицу Амриджанова скользнула тень.

Всё утро Амирджанов не отходил от Файзи, и доктор уже отчаялся, что ему удастся поделиться с командиром добровольческого отряда своими сомнениями.

Около полудня вдруг Файзи отдал приказ выступать. В лагере сразу же поднялась суета.

— Вы же сказали, — едва выдавливая от ярости из себя слова, проговорил Амирджанов, — что решили ждать... этого... Этого Юнуса... когда он вернётся из разведки!

—  Я передумал... — спокойно заметил Файзи.

—  Но...  но это непоследовательно, это...

—   Юнус догонит нас на перевале. А в случае чего, если кто-нибудь поедет за нами, Юнус предупредит нас вовремя.

Помогая Алаярбеку Даниарбеку седлать коней, Пётр Иванович недоумевал: «Действительно. С чего бы это такая спешка? Утром одно, в полдень другое».

Впрочем, он вспомнил, что к Файзи после завтрака подходил какой-то запылённый усталый горец и сказал ему на ухо несколько слов.

«Очевидно, — думал Пётр Иванович, — он сообщил Файзи что-то важное». Когда они уже пустились в путь, не выдержав, он рассказал Алаярбеку Даниарбеку о встрече Амирджанова с какими-то людьми в магианском дворике.

Алаярбек Даниарбек позеленел:

- Басмачи! То были басмачи, — зашипел он. — Этот Амирджанов с кривыми мыслями. Басмач!

— Он военком... и вдруг басмач! —усомнился Пётр Иванович. — Ну, уж вы сразу возведёте такое обвинение... Ведет он себя, конечно... Думаю, что тут замешаны джадиды... хотят помешать Файзи.

— Та же пища, та же чашка, — что джадид, что басмач — одно и то же, — вдруг проговорил Алаярбек Даниарбек с такой злостью, что Пётр Иванович с удив­лением глянул на него.

—  Как бы мне поговорить с Файзи без этого... гос­подина.

—  Сейчас, — проговорил Алаярбек Даниарбек. Он погнал своего Белка   вперёд, втиснулся между гранит­ной стенкой и Амирджановым, так что у того, конь за­храпев от ужаса, начал перебирать ногами на самом краю узенькой тропинки и остановился.

—  Проклятие тебе на голову, Белок, куда тебя дивы понесли, — кричал      Алаярбек Даниарбек. — Ох, ох!.. Трижды ты дурак: тебе скажи — сними шапку, а ты и голову снимешь. Ты же меня чуть не погубил. Опять вперед полез. Чуть начальника в пропасть не столкнул. Уважаемый Амирджанов, у вас подпруга на ниточ­ке держится, ещё мгновение — и вы свалитесь вниз, распрощавшись с драгоценным даром, именуемым жизнью.

Побледнев, Амирджанов замер в седле, боясь даже глянуть вниз, где в четырехстах футах — под откосом — виднелись крыши домиков и зеленеющие верхушки ве­тел. Алаярбек Даниарбек с поразительной предупредительностью соскочил с Белка и повёл под уздцы коня Амирджанова. Выведя его на  небольшую площадку, он махнул рукой доктору, дескать, проезжайте спокойно, а сам, приговаривая: «Какие теперь скверные подпруги делают... Да   вы не беспокойтесь... Не слезайте, товарищ Амирджанов, я и так вам поправлю, подтяну», — принялся, кряхтя и пыхтя, перевязывать и натягивать подпругу. И доктор, и десятка два бойцов проехали мимо, а Алаярбек Даниарбек всё ещё возился с подпругой, проклиная всех шорников мира и, в частности, самар­кандских. И всё большей выразительностью отличались его проклятия, хотя шорники совсем их не заслужили ибо подпруга на коне Амирджанова отличалась добро­тной и даже изящной выделкой и вообще была в полном порядке.

Файзи ещё более помрачнел, когда выслушал со­мнения и предположения доктора. К сожалению, ничего определенного сказать он не мог. Амирджанов имел при себе очень крепкие мандаты и письма. А назначение военным комиссаром в Самаркандскую область он по­лучил после демобилизации из Красной Армии «по состоянию здоровья». Нет, трудно что-нибудь сказать. Сомнения мучили Файзи. С тревогой и горечью погля­дывал он на высившиеся скалы и вершины. В таком месте пропасть можно ни за грош. Мучился Файзи страш­но: отряд у него в триста пять сабель! И каких сабель! Бойцы у него — пролетарии испытанные, не знающие страха. И вдруг? Обидно, что такой случай произошел в самом начале похода. Вернуться нельзя, ведь коман­дование рассчитывает на него, Файзи. Дела там в тылу у Энвера предстоят ответственнейшие. Что делать, что делать? Идти вперёд — неразумно. Вернуться — не­возможно.                                                                      

Файзи берёт в руки планшет, и они с доктором, не обращая внимания на то, что кони ступают по голово­ломному оврингу, начинают изучать карту. Но, увы, на  карте ничего подходящего нет. Единственный путь — тот, по которому они сейчас едут, единственная как будто тропа. Что же делать?!

Тогда Файзи слышит тихий голос Петра Ивановича:

—  Всё знает Алаярбек  Даниарбек. В прошлом он ездил здесь с экспедициями, знает каждый камень. Посоветуемся с ним.

Чрезвычайно польщен доверием Алаярбек Даниар­бек. Он скромно потупляет глаза и произносит:

—  Что юноша разглядит лишь в зеркале, — и он пальцем тыкает себя в грудь, — то старик увидит в не­обожженном кирпиче...

Теперь роли меняются: Алаярбек Даниарбек едет с Файзи, а доктор оказывается рядом с военкомом. Скеп­тически поглядывая на расплывшийся зад Амирджано­ва, Пётр Иванович заметил:

—   Великий Абу Али ибн-Сина в своем  бессмертном «Каноне» писал о вреде обжорства.

—  Откуда вы, русский, можете знать, что говорил или писал великий наш учёный ибн-Сина — с досадой заметил Амирджанов, отчаянно вытягивая свою тол­стую шею и стараясь через мохнатые шапки бойцов разглядеть, кто там впереди разговаривает с командиром отряда.

—  Откуда? Из трудов самого Абу Али ибн-Сины. Он также писал, что человек с большим животом, короткими пальцами, с круглым лицом и мясистым лбом, — недостаточен по уму и рассудку.

Но Амирджанов фыркнул и, подгоняя коня камчой, начал пробираться вперед, хотя дорога по-прежнему оставалась чрезвычайно узкой и на ней два всадника могли разъехаться с трудом. Когда ему удалось обо­гнать бойцов,  он крикливо обратился к Файзи.

—  Не туда, не туда... Зачем вы спускаетесь?.. Товарищ Файзи, не надо спускаться.

Но Файзи, по указанию Алаярбека Даниарбека, повернул коня на едва заметную головоломную тропинку, крутыми уступами в  пластах  гранита  сбегавшую к ревущему потоку реки Шинк. Конь Файзи, испытанный в горных  походах, уверенно ставил свои маленькие твёрдые копытца в расщелины и впадины среди скал и кам­ей и бережно нёс своего хозяина по почти отвесному обрыву на дно пропасти. С поразительной легкостью скользил по оврингу конек Белок, точно изящная козуля парила на тёмном фоне малинового гранита. А так как Алаярбек Даниарбек, продолжая сообщать Файзи важные сведения о горных дорогах, говорил, а говорить он умел только отчаянно размахивая руками, кругя влево-вправо головой, раскачиваясь в седле всем туловищем взад-вперёд, то только чудом  можно объяснить, как его Белок мог удерживать равновесие и не сорваться вместе с хозяином в бездну. Бойцы отряда сидели на своих конях как влитые, и лица их сохраняли спокойствие и хладнокровие, хотя у некоторых непривычных к горным тропам степные кони, ступив ногой на шатающийся камень начинали дрожать мелкой    дрожью и внезапно покрывались испариной. Доктор, скептически поглядывая на вероломную тропинку, пробормотал:  «И здесь можно проехать?», на   что ехавший передним Курбан обернется, показал в улыбке молочно-белые зубы и сказал: «Катта юль!» то есть «Большая доро­га!» Ничего не оставалось после такого неопровержимо­го довода делать, как остаться в седле и довериться коню. Но недаром коня доктору выбирал в свое время всеведущий Алаярбек Даниарбек. Животное отлично выдержало первый горный экзамен и на всём опасном спуске ни разу не споткнулось и не оступилось. Доктор помнил совет: «Отпустите повод и держитесь крепко в стременах...» Только раз он обернулся назад на страш­ное сопение и воркотню. Он увидел коня без всадника, а из-за лошадиного крупа выглядывала красная, пот­ная, круглая физиономия Амирджанова, и бегающие, напряжённые глазки в щёлочках между толстыми лом­тями жира... Амирджанов не решился вверить свою драгоценную жизнь коню. Он решил, что спокойнее спускаться пешком. Но тро-па, похожая на чудовищную лестницу великанов, оказалась малоприспособленной для коротких пухлых ножек толстяка, и он испытывал адские страдания. Дрожь под коленками, вызванная не то физическим напряжением, не то просто боязнью высоты, заставляла Амирджанова ежеминутно останавливаться. Он робко оглядывался на напиравшего сзади добро­душнейшего бойца-гончара Кадыржана из Гиждувана, ехавшего на здоровенном мерине, утирал обильно лив­шийся по лицу и шее пот и умоляюще бормотал: «Не­мно-жечко, только немножечко дайте отдохнуть». Гончар Кадыржан снисходительно улыбался и глазами по­казывал вниз на тропинку, по которой растянулись фи­гурки спускавшихся далёких всадников. Сам гончар Кадыржан никогда дальше ровных, как стол, окрест­ностей Гиждувана и Бухары в своей жизни не выез­жал, горы для него были в диковинку, дорога по ска­лам и обрывам трудна и коварна, но со свойственным восточному человеку спокойствием и презрением к смер­тельной опасности он взирал на всё с величайшим лю­бо-пытством и интересом, порой восхищаясь и пора­жаясь то каким-нибудь фантастической формы утёсом, напоминающим гиждуванского муллу-имама в громад­ной чалме, то водопадом, в водяной пыли которого сия­ла всеми красками радуга, то пропастью, на дне кото­рой белели кости, кто их разберет, то ли лошадиные, го ли человечьи...