Николай Свечин - Московский апокалипсис
— Саша, пригнись! — каторжник толкнул друга в спину.
Раздался выстрел и пуля пролетела в полу вершке от Сашиной головы.
— Чёрт! Чуть не убил!
— Нажми, Саня, нажми! Там впереди есть же хоть какой пустырь или площадь! Они за нами не пойдут — правь только вперёд.
Батырь проехал кое-как ещё сто саженей, и буланка стала. Кругом был огонь. Пламя взяло беглецов в кольцо. Оно подымалось вверх и смыкалось там в сплошной огненный купол. Из этого купола сыпались горящие обломки, с боков рушились стены домов. Ехать было некуда.
Усилием воли Ахлестышев заставил себя бороться. Он соскочил с телеги, схватил буланку под уздцы и повёл вперёд. Та не шла, мотая головой и пытаясь оборвать постромки.
— Что стоишь? Помогай!
Батырь взялся с другой стороны, и они вновь двинулись вперёд. Пётр оглянулся: Ольга сидела с ногами в телеге и смотрела на него почти безумным взглядом… Но отвлекаться сейчас было некогда: всё решалось в эту минуту. Он шёл и шёл, сам не зная куда, в слепой надежде обнаружить укрытие. Ум отказывался работать, кровь стучала в висках, нервы были на пределе. Смерть, вот теперь точно смерть… Ещё шаг. Сил уже нет, и желания бороться тоже. Ещё шаг. Зачем я делаю это? Ещё шаг, уже последний… Вдруг Пётр увидел такое, отчего его разум окончательно вскипел. Впереди полыхала фашинная мостовая[36], преграждая беглецам путь. Казалось, сама земля горит сильным и ровным пламенем. А из улицы на эту огненную баррикаду надвигался сияющий поток расплавленного свинца. Листы его попадали с крыш, и теперь жидкий металл тёк, подобно магме Везувия. Всё. Ловушка. Здесь им и помирать… Беглецы замерли в оцепенении — спасения не было.
Ахлестышев стоял и тупо наблюдал, как к нему подбирается свинцовая река. Каторжнику сделалось всё равно. В лёгких заканчивался воздух. Осталось только упасть лицом вниз, в эту раскалённую жижу. Скорей бы уж, что ли, кончилось… Вдруг его словно ударило разрядом гальванической батареи: а Ольга? Она ведь погибнет! Нечеловеческим усилием Пётр поволок упирающуюся кобылу в обход, на тротуар. Батырь покорно семенил рядом, лицо его было безучастно. Отчаянный манёвр, почти без шансов на успех — и они перескочили лаву. Легче от этого не стало. Всюду тот же огонь, а дышать уже совершенно нечем. Ещё несколько шагов, и ещё, и ещё… Ахлестышев сам уже не мог объяснить, для чего борется; он брёл, ни о чём не думая. И, когда напряжение сделалось уже непереносимым, они вышли на перекрёсток.
Здесь тоже всё пылало, но в безумном мире огня обнаружился крохотный пятачок. Большая Полянка пересекалась здесь с какой-то другой улицей, и обломки падающих зданий не долетали до перекрестья.
Никому ничего не объясняя, Пётр распряг буланку, бросил под телегу рогожу и сложил на неё вещи и оружие. Он делал всё быстро, как заведённый автомат. Последней каторжник сгрёб и выбросил солому, устилавшую телегу. И тут же радостно ойкнул: телега оказалась обита жестью. Видимо, бывший хозяин возил на ней мясо.
— Вниз!
Саша-Батырь и Ольга послушно полезли под телегу и легли на рогожи. Пётр снял ещё тёплую Евникию и положил туда же. Все молчали: сил на разговоры не осталось. Вокруг горело, трещало и рушилось. Однако дым уходил вверх, и у земли было можно как-то дышать. Обломки зданий складывали вокруг телеги валы, словно оберегая беглецов. Княгиня гладила руку мёртвой камеристки и беззвучно плакала. Только через час она спросила:
— Кто эти люди, что убили Еву? Почему они в нас стреляли?
— Мы попали на сыщика Яковлева. Того, что придумал моё дело. Видать, много денег дал ему твой муж, если Яковлев и в горящей Москве пытается меня уничтожить!
— Самый поганый во всей полиции человек, — со знанием дела подтвердил Саша-Батырь. — Яманный клюй![37] За деньги на всё готов. Виноватого отпустит, а невиновного вместо него закатает. Как только земля такую гадину носит…
— Мой муж… — вздохнула Шехонская. — Я и забыла, что у меня есть муж.
Помолчала и спросила с запинкой:
— Пётр, скажи… Только честно скажи. Как ты думаешь, мы тут умрём?
— Не знаю. Мне кажется, мы пробились сквозь пекло. И оказались, образно говоря, в арьергарде пожара. Есть надежда отсидеться. Пламя уже ослабло, а дым идёт поверху. Но умереть, конечно, можно в любой момент.
Они сидели под телегой бесконечно долго. Всё потеряло смысл и счёт. Куда-то пропала буланка, верно служившая им два дня. Устав бояться, беглецы уснули. Потом проснулись, съели по ломтю хлеба, запили тёплой водой из баклаги, и опять уснули. Время остановилось. Мир сжался до размеров квадратной сажени. В целом свете осталось три человека, а вокруг — только огонь. Гул пожара ослаб и как бы отдалился, но здания вокруг продолжали рушиться с ужасным грохотом. Огненная пыль залетала под телегу и гасла. Что-то барабанило сверху по жести. Неимоверное пекло не ослабевало, и беглецы разделись до рубах. Спасительное оцепенение охватило их. Человек не может погибать целые сутки без перерыва — он либо сойдёт с ума, либо пообвыкнет. Случилось второе.
Наконец беглецы очнулись. Непонятно, день был или ночь, и сколько они просидели на спасительном перекрёстке. Ольгины часы потерялись, да и вообще время как-то утратило своё значение… Ахлестышев первым вылез наверх и осмотрелся. Улиц уже не существовало — только груды бесформенных развалин. Они ещё горели, но словно вполсилы. Тут и там торчали печные трубы, и лишь по ним угадывались очертания бывших кварталов. Солнце по-прежнему не пробивалось сквозь дым. В неестественных сумерках — такие бывают при затмении — предметы потеряли цвет. Они сделались чёрными или серыми. В горячем воздухе густой взвесью летал пепел. Всюду лежали мёртвые обгоревшие люди и животные. Кругом, докуда доставал взор, по-прежнему виднелись языки пламени, но они расходились в стороны, а не сжимались. Похоже, опасность миновала.
Пётр переоделся в прежнее платье. Мундир фланкёра весь прогорел, да и необходимость прикидываться французом уже отпала. Теперь у них не было лошади. Теперь у них не было почти ничего.
Когда Саша-Батырь с Ольгой выбрались из-под телеги, Ахлестышев рядом с ними показался франтом. У налётчика оказалась подпалена борода, и выгорели брови. Княгиня измазалась в саже, в волосах — угли, пыльник весь в дырах… Смочив платок водой, Пётр умыл любимую женщину, и она опять похорошела. Нравы упростились донельзя: Батырь сбегал в одни развалины, а княгиня Шехонская — в другие. Немного оправившись, беглецы устроили военный совет. Решено было возвращаться в Волчью долину, а если она сгорела, просить убежища у Большого Жака. Тело несчастной Евникии так и оставили под телегой, доверху наполненной головешками. Кругом было столько покойников, что это казалось естественным.
