Теофиль Готье - Железная маска (сборник)

– В особенности если ты знатная, богатая и красивая женщина двадцати двух лет, – заметила с улыбкой Тереза.

– Ты права, дитя. Поэтому мне хочется, чтобы все подле меня были счастливы. Когда твоя свадьба?

Тереза ничего не ответила.

– Отчего ты молчишь? Разве она не в будущее воскресенье? – спросила графиня.

– Да, синьора, – кивнула камеристка, вздохнув.

– Что случилось? Уж не намерена ли ты отказать жениху?

– Нет, ваше сиятельство, все уже договорено.

– Тебе не по нраву Гаэтано?

– Отчего же? Он честный человек, и я буду с ним счастлива. К тому же, выйдя за него, я останусь у госпожи графини, а лучшего не стоит и желать.

– Почему же ты вздыхаешь?

– Простите меня, синьора. Подумала о родных местах.

– О нашей родине?

– Да. Когда вы, ваше сиятельство, вспомнили обо мне, своей молочной сестре, оставшейся в деревне, во владениях вашего батюшки, я собиралась выйти замуж за славного парня из Баузо.

– Почему же ты ничего не сказала мне? Если бы я попросила, князь бы взял его к себе в услужение.

– Ох, он не согласился бы стать слугой. Он слишком горд для этого.

– Правда?

– Да. Он однажды уже отказался поступить в охрану. Его звали люди князя де Гото.

– Так, стало быть, это дворянин?

– Нет, госпожа графиня, простой крестьянин.

– Как же его зовут?

– О, вряд ли госпожа графиня знала его, – поспешно заметила Тереза.

– И ты о нем печалишься?

– Трудно сказать, госпожа. Я знаю, что, если бы я стала его женой, а не женой Гаэтано, мне пришлось бы много и тяжело работать. Вовсе не так, как на службе у госпожи графини, где мне легко и приятно живется.

– Однако меня обвиняют в том, что я резка, надменна. Это правда, Тереза?

– Госпожа графиня бесконечно добра ко мне. Вот и все, что я могу сказать.

– Все дело в дворянстве Палермо: это оно клевещет на меня. Графы де Костель-Нуово были возведены в дворянское достоинство Карлом Пятым, а графы де Вентимилле и де Партанна, по их словам, происходят от Танкреда и Рожера. Однако женщины недолюбливают меня по иной причине: они ненавидят меня за любовь Родольфо, завидуют, что меня любит сам вице-король. Они изо всех сил стараются отбить его, обратить его внимание на себя, но тщетно: я красивее их. Карини постоянно твердит мне об этом, да и ты, обманщица, тоже.

– Не только его светлость и я говорим это госпоже графине. Кое-кто льстит ей еще больше.

– Кто же это?

– Зеркало, сударыня.

– Болтунья! Зажги свечи у большого зеркала.

Служанка повиновалась.

– А теперь затвори это окно и оставь меня одну. Достаточно будет воздуха из сада.

Тереза, поклонившись, вышла из комнаты; едва за ней затворилась дверь, как графиня подошла к зеркалу, взглянула на себя и улыбнулась, усаживаясь поудобнее.

Поистине, графиня Эмма была прелестна, О нет, графиня Джемма – родители изменили первую букву имени, данного ей при крещении, и с самого детства звали ее Джеммой, то есть «жемчужиной». К тому же, она была не права, когда в доказательство древности своего рода ссылалась лишь на подпись Карла Пятого: тонкий, гибкий стан изобличал в ней дитя Ионии, черные, бархатистые глаза – дочь арабов, а бело-розовый цвет лица – уроженку Галлии. С равным правом она могла считать, что происходит от афинского архонта, сарацинского эмира или нормандского капитана – такие красавицы встречаются прежде всего на Сицилии, а, кроме острова, в Арле, единственном городе на свете, где такое же смешение крови, такое же скрещение рас может объединить в одной женщине эти три столь различных типа. Но вместо того чтобы, как собиралась это сделать поначалу, прибегнуть к дамским хитростям, Джемма застыла у зеркала в порыве самолюбования: она удивительно понравилась себе в простом домашнем убранстве. Так, вероятно, взирает на себя цветок, склонившийся над поверхностью ручья. Однако в этом милом любовании не было гордыни – она словно возносила хвалу Господу, создавшему столь совершенную красоту. Одним словом, она не сделала ничего. Да и какая прическа лучше выявила бы несравненную прелесть ее волос, чем та естественная гармония, с которой кудри свободно рассыпались по плечам? Какая кисть могла бы улучшить и без того совершенный рисунок ее шелковистых бровей? Какая помада посмела бы соперничать с цветом ее сочных коралловых губ? Одним словом, она гляделась в зеркало с единственным желанием любоваться собой. Однако вскоре погрузилась в упоительные и восторженные мечты, ибо одновременно с ее лицом зеркало, стоящее у раскрытого окна, отражало небо, достойное быть фоном ее ангельской головки. Наслаждаясь безграничным чувством счастья, Джемма игриво считала в зеркале звезды, которые зажигались одна за другой, и вспоминала их названия, как только они появлялись на небосклоне.

Внезапно ей показалось, что тень загородила звезды и позади нее возникло чье-то лицо. Она поспешно обернулась: в окне стоял незнакомый мужчина. Джемма вскочила на ноги и открыла рот, чтобы позвать на помощь, но неизвестный, сложив с мольбой руки, проговорил:

– Во имя неба, сударыня, никого не зовите. Клянусь честью, вам нечего опасаться: я не желаю вам зла!..

Джемма упала в кресло. После появления незнакомца и его слов наступило молчание. Графиня успела бросить быстрый пугливый взгляд на незваного гостя, который проник в ее спальню столь непозволительным способом.

Это был молодой человек лет двадцати пяти или двадцати шести, по-видимому, простолюдин: на нем была калабрийская шляпа с широкой лентой, спускавшейся на плечо, куртка с серебряными пуговицами из бархата и такие же штаны. Его стан стягивал красный шелковый пояс с зеленой вышивкой и бахромой – такие пояса делают в Мессине. А та, в свою очередь, позаимствовала их у стран Леванта. Кожаные ботинки и гетры дополняли костюм истого жителя гор – костюм, не лишенный изящества и словно созданный, чтобы подчеркнуть стройность хозяина. Лицо незнакомца поражало суровой красотой: смелый и гордый взгляд, резкие черты, черные волосы и борода, орлиный нос и зубы, как у шакала.

Должно быть, Джемму совершенно не успокоил вид молодого человека. Она уже протянула руку к столу в поисках стоящего там серебряного колокольчика.

– Вы не поняли меня, сударыня? – спросил незнакомец, стараясь придать голосу чарующую мягкость, для какой, кажется и создан сицилийский язык. – Я не желаю вам зла. Напротив, если вы уважите мою просьбу, я буду боготворить вас, как мадонну. Вы прекрасны, как Божья матерь, будьте же милосердны, как она.

– Что же вам надобно? – спросила Джемма с дрожью в голосе. – Как вы посмели явиться сюда, да еще таким путем?