Венеция. История от основания города до падения республики - Джон Джулиус Норвич
Когда процессия завершилась, президент муниципалитета подошел к Шесту свободы, где после краткой церемонии в базилике перешел к самому драматическому событию дня: сжиганию шапки и прочих символов сана дожа (их любезно предоставил для этой цели сам Людовико Манин) и экземпляра Золотой книги. После этого он и другие члены муниципалитета, а также генерал и старшие офицеры открыли танцы вокруг Шеста свободы, в то время как пушки непрерывно давали салют, церковные колокола звонили, а оркестры играли «Карманьолу». Празднование завершилось торжественным представлением в театре «Фениче» оперы, законченной всего пятью днями ранее.
Вот до чего опустилась Венеция через месяц после конца республики – до безвкусных аллегорий и пустых, напыщенных лозунгов, которые так любят нынешние тоталитарные правители; до столь полной деморализации, что ее граждане, многие из которых кричали «Viva San Marco!» под окнами дворца, где в последний раз собрался Большой совет, теперь стояли и аплодировали, пока все их гордое прошлое символически предавали огню. Вскоре после этого некий Джакомо Галлини, глава гильдии каменщиков, подписал контракт на удаление или уничтожение всех крылатых львов в городе; на материке французы уже сделали это с чудовищной тщательностью. Нам лишь остается благодарить судьбу за то, что он оказался менее добросовестным, чем французы: несмотря на полученную им плату 982 дуката, пострадало относительно небольшое число львов[391]. Однако тот факт, что подобные действия даже рассматривались как возможные, многое говорит об умонастроениях французов и венецианцев в то страшное лето.
Кажется, в политике существует закон, согласно которому степень свободы и демократии, фактически существующей в конкретном государстве, обратно пропорциональна горячности и громкости, с которой эта свобода декларируется. Так называемое «демократическое» правительство, находившееся у власти в Венеции в течение следующих восьми месяцев, вовсе не было демократическим, несмотря на все громкие заявления. 60 членов муниципалитета не имели даже намека на полномочия: их назначали под руководством французского поверенного в делах Виллетара, а с жителями Венеции не советовались до их избрания и не призывали их одобрить эти назначения позже. За время недолгого существования этого правительства ни разу не проходили выборы; а после 17 октября, когда Бонапарт по Кампо-Формийскому договору вероломно передал Австрии город вместе с Истрией и Далмацией, смысла в выборах практически не осталось.
Австрийцы официально вступили во владение Венецией 18 января 1798 г. В тот раз они владели ею недолго: в 1805 г., после Аустерлица, Наполеон вновь захватил ее, чтобы включить в свое новое Итальянское королевство. Однако всего десять лет спустя Венский конгресс вновь вернул Венецию империи Габсбургов вместе с провинциями и Ломбардией. Она оставалась австрийской (если не считать тех 17 героических и безнадежных месяцев в 1848−1849 гг., когда венецианцы подняли оружие против своих хозяев и объявили новую независимую республику) до 1866 г., когда императорскую армию разбили в битве при Садовой пруссаки. Тогда, и только тогда Венеции наконец-то позволили занять свое место в объединенной Италии Кавура, образование которой к тому времени почти завершилось.
Однако целью этой книги был рассказ об истории Светлейшей республики, и рассказ этот теперь окончен. Насколько приятнее было бы описывать менее постыдный конец; но история – повторим жалобу, высказанную на первой странице третьей части, – редко ведет себя именно так, как хотелось бы историку. И все же, читая хроники предсмертной агонии республики, нельзя не задуматься о том, как легко могли бы события принять иной, более благоприятный оборот. Если бы, к примеру, появился сильный лидер уровня Энрико Дандоло, Франческо Фоскари или Леонардо Донато, способный сконцентрировать энергию венецианцев и твердо выступить против нападок Бонапарта; или если бы летом 1796 г. Венеция могла бросить в бой как следует вооруженную армию пусть даже из 25 000 решительных солдат под командованием опытного генерала, то она и Австрия (при содействии королей Неаполя и Сардинии) почти наверняка спасли бы ситуацию и изгнали бы французов из Италии.
Увы, ничего этого не произошло; но даже так конец истории мог быть более достойным. Когда республика зашаталась, венецианцы еще могли продемонстрировать малую толику того мужества и выносливости, которые они так часто выказывали, защищая от турок свои колонии, – такое же мужество проявили их внуки в борьбе против австрийцев полвека спустя. Никто не просил и не ожидал бы героического сопротивления, подобного тому, что происходило на стенах Константинополя в 1453 г.; но нужна была хотя бы искра прежнего венецианского духа, которая позволила бы Светлейшей республике войти в историю хоть с каким-то подобием чести. Однако не было и этого. Истинной трагедией Венеции стала не смерть, а то, как именно она умерла.
О Людовико Манине и тех печальных и беспомощных людях, которые вместе с ним наблюдали за падением Венеции, следует сказать одно: малодушной капитуляцией они по крайней мере обеспечили сохранность своего города. Если бы французской артиллерии приказали открыть огонь из расположений на материковой части побережья, если бы французские корабли сочли необходимым войти в лагуну и обстрелять город с воды – страшно даже представить, что бы произошло. Многое и так было потеряно: Бонапарт под самыми надуманными предлогами[392] отдавал приказы об изъятии картин, скульптур, рукописей, церковной утвари и бесценных произведений искусства, до которых могли добраться его специально назначенные комиссары; изъяли в том числе и четырех бронзовых коней из собора Святого Марка, которых кораблем отправили в Париж для украшения триумфальной арки на площади Каррузель в саду Тюильри. Коней, как известно, позже вернули в галерею собора[393], однако большая часть награбленного завоевателем (включая огромную картину Веронезе «Брак в Кане Галилейской» из трапезной Сан-Джорджо-Маджоре и центральную панель потолка Зала Совета десяти во Дворце дожей его же работы) все еще находится в Лувре – и вероятно, там и останется. Спасибо и на том, что сам Бонапарт, как это ни удивительно, ни разу не приезжал в Венецию. Явись он туда – кто знает, насколько более тщательно он обобрал бы богатейший из всех городов, или насколько более глубоким был бы шрам, оставленный даже его тенью.
И все же независимо от того, признаем мы или нет, что при наличии мужества, решимости и достойного лидера Венеция могла бы спасти себя от исчезновения, нас должно удивлять, что она продержалась так долго. Она не была виновата ни в одном из трех
