Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн
Имущие и неимущие
С 2010 года Бундесбанк начал каждые три года проводить исследования благосостояния немецкой нации. Первые результаты были ошеломляющими. В 2013 году 10 % самых богатых владели 60 % всего чистого богатства. В то же время нижние 9 % вообще не имели средств или были в долгах. Среди беднейших 25 % средняя семья располагала всего лишь 5400 евро – по сравнению с 6600 евро четырьмя годами ранее. Коэффициент Джини, который измеряет неравенство, составил 76 %, что значительно выше среднего показателя по Европе (63 %). Если мы проведем линию между самой богатой и самой бедной половиной Европы, то совокупные активы домохозяйства на медиане составят 140 тысяч евро. В Германии эта цифра доходила лишь до 51 400 евро. Одна из самых богатых стран Европы оказалась в первых рядах и по уровню неравенства65.
Измерение неравенства – чрезвычайно сложное дело, поскольку то проявляется во многих формах: доход, богатство, здоровье, образование и многое другое, – и эти вещи часто не складываются в единую картину. Например, немецкая система здравоохранения обеспечивает высококачественную и доступную медицинскую помощь независимо от дохода. Школьная система, напротив, как мы видели, продолжает подводить детей и внуков “гастарбайтеров”. В том, что касается экономического неравенства, Германия была частью более широкой тенденции к поляризации на Западе с 1970-х годов, что было вызвано глобализацией, дерегулированием финансовых рынков и рынков труда, а также сокращением хороших рабочих мест66. В Германии неравенство доходов начало увеличиваться вскоре после воссоединения, вместе с ростом уровня безработицы; доля рабочих в валовом доходе упала с 55 до 48 %. При Меркель доходы были такими же неравными, как и при кайзере столетием ранее67.
Разрыв в доходах перестал увеличиваться примерно в 2008 году. Однако рост унаследованного богатства и налоговых льгот для богатых привел к еще более глубокому укоренению неравенства; в 2005–2020 годах 10 % самых богатых получали половину всего наследства68. Однако статистика может дать преувеличенную картину, поскольку данные не учитывают значительные пенсионные накопления немцев и множество недавних беженцев (которые, как правило, беднее)69.
Со стороны обеспокоенность немцев по поводу неравенства может показаться преувеличенной. В стране по-прежнему действует одна из самых щедрых в мире систем здравоохранения и социального обеспечения. В 2019 году, накануне пандемии коронавируса, страна направила на социальные выплаты 30 % своего ВВП, что больше, чем в 1990-е (27 %), 1980-е (25 %) или 1970-е годы (23 %)70. Театры и концертные залы получают щедрые государственные субсидии и предлагают дешевые билеты для бедных, студентов и пожилых людей. Если бы такие льготы и трансферты были приняты во внимание, неравенство доходов (которое касается заработной платы) выглядело бы менее выраженным.
Однако внутри страны признаки неравенства разъедают самооценку Германии как справедливого общества. В течение долгого времени она отрицала неравенство71. Крайности считались англо-американской болезнью. Теперь и в Германии появились еще более богатые наследники и начальники с огромными зарплатами, с одной стороны, и низкооплачиваемые рабочие и пенсионеры, которые ходят в продовольственные банки, – с другой. Неравенство, как и бедность, бывает как относительным, так и абсолютным. Европейский союз считает, что люди живут “на грани бедности”, если они зарабатывают менее 60 % медианного дохода в своей стране. В 2020 году это был почти каждый четвертый немец (23 %), но только каждый восьмой чех (12 %); средний показатель по ЕС составлял 22 %72. Можно возразить, что немец с 2 тысячами евро в месяц не по-настоящему бедный и считался бы в Чешской Республике зажиточным. Но, конечно, люди в основном оценивают себя как бедных по отношению к своим согражданам, а не к далеким чужакам, не говоря уже о тех, кто страдает от абсолютной бедности на Глобальном Юге.
Одновременное увеличение богатства и бедности в период экономического роста и (с 2006 года) снижение безработицы привели к столкновению двух основных принципов “социальной рыночной экономики”: вознаграждать успех и предприимчивость – и в то же время гарантировать равные возможности и базовый минимум для всех. Что случилось с заслугами и справедливостью, если родители передают все большую часть богатства своим детям, которые и пальцем не пошевелили? Именно поэтому расширение границ богатства (а не доходов) стало таким чувствительным вопросом.
Бремя долга
Неравенство имело в Германии некоторые ярко выраженные черты: глубокое убеждение, что должников следует наказывать; большое уважение к семейным фирмам и консолидации семейного богатства; приостановку взимания налога на богатство в 1997 году; обширный рынок аренды и малая доля владения домами; небольшое накопленное богатство в бывшей ГДР; и широко распространенный страх перед риском. Давайте начнем снизу, с тех, у кого было меньше, чем ничего.
В общественной морали, как и в законе, грешный должник представляется противоположностью добродетельного сберегателя. “Man macht keine Schulden” – широко распространенная поговорка: влезать в долги нельзя. Должников нужно наказывать за безответственность – иначе все остальные тоже станут жить не по средствам. До 1999 года к неплатежеспособному лицу в Федеративной Республике относились так же, как и во времена кайзера Вильгельма I. Согласно закону о банкротстве (Konkursordnung) 1877 года, должники должны были исполнять требования своих кредиторов в течение тридцати лет. Даже после реформ 1999 и 2013 годов должник в Германии должен был быть “честным” (redlich) и демонстрировать “хорошее поведение” (Wohlverhalten) в течение шести лет, прежде чем он будет очищен от остаточной задолженности. Облегчение долгового бремени нужно было заслужить.
Во времена кайзера такой карательный подход к моральной угрозе был международной нормой. Однако столетие спустя положение Германии стало исключительным, поскольку все больше и больше стран склонялись к либеральному кредитованию и давали должникам второй шанс. США ввели правило “нового начала” с 1898 года, Дания перешла к быстрой реинтеграции в 1984 году, Швеция проверяла “честность” человека отдельно, а Франция (с 2003 года) позволяла даже в самых безнадежных случаях встать
