Александр Дюма - Графиня де Монсоро
— Ты расскажешь мне все во время шествия, — решил герцог.
И он пошел за посланцем короля.
А теперь, так как мы, будучи заняты более важным героем, не располагаем временем, чтобы последовать за герцогом и Орильи по улицам Парижа, мы расскажем нашим читателям, что произошло между д’Эперноном и лютнистом.
Ранним утром д’Эпернон явился в Анжуйский дворец и сказал, что хочет поговорить с Орильи. Он давно уже был знаком с музыкантом. Последний учил его игре на лютне, и ученик с учителем много раз встречались, чтобы попиликать на виоле или на скрипке, как это было в моде в те времена не только в Испании, но и во Франции.
Вследствие этого двух музыкантов связывала нежная, хотя и умеренная этикетом дружба. А кроме того, д’Эпернон, хитрый гасконец, подбирался к хозяевам через их слуг, и мало было у герцога Анжуйского таких тайн, о которых миньон не был бы осведомлен своим другом Орильи.
Добавим к этому, что он, как ловкий дипломат, подслуживался одновременно и к королю, и к герцогу, переметываясь от одного к другому из страха нажить себе врага в короле будущем и из желания сохранить благоволение короля царствующего.
Целью его последнего визита к Орильи было побеседовать о предстоящем поединке.
А поединок с Бюсси не переставал тревожить королевского любимца. Храбрость никогда не относилась к главным чертам характера д’Эпернона, а для того чтобы хладнокровно принять мысль о поединке с Бюсси, надо было обладать более чем храбростью — надо было обладать бесстрашием. Драться с Бюсси означало встать лицом к лицу с верной смертью. Некоторые осмелились на это, но были повержены в бою на землю, да так с нее и не встали.
Стоило только д’Эпернону заикнуться музыканту о занимавшем его деле, как Орильи, знавший о тайной ненависти своего господина к Бюсси, тут же стал поддакивать своему ученику и усиленно жалеть его. Он сообщил, что уже неделю господин де Бюсси упражняется в фехтовании, по два часа каждое утро, с горнистом из гвардии, самым коварным клинком, когда-либо известным в Париже, своего рода артистом в деле фехтования, который, будучи путешественником и философом, заимствовал у итальянцев их осторожность и осмотрительность, у испанцев — ловкие, блестящие финты, у немцев — железную хватку пальцев на рукоятке и искусство контрударов и, наконец, у диких поляков, которых тогда называли сарматами, — их вольты, их прыжки, их внезапные расслабления и бой грудь с грудью. Во время этого длинного перечисления преимуществ противника д’Эпернон сгрыз от страха весь кармин со своих крашеных ногтей.
— Вот как! Ну, тогда мне конец, — сказал он, смеясь и бледнея разом.
— Еще бы, черт возьми! — ответил Орильи.
— Но это же бессмысленно, — воскликнул д’Эпернон, — выходить на поединок с человеком, который, вне всяких сомнений, должен тебя убить! Все равно что бросать кости с игроком, который уверен, что он каждый раз выбросит дубль-шесть.
— Надо было думать об этом, прежде чем принимать вызов, сударь.
— Чума меня побери! — воскликнул д’Эпернон. — Как-нибудь выпутаюсь. Недаром же я гасконец. Безумец тот, кто добровольно уходит из жизни, и особенно в двадцать пять лет. По крайней мере, так полагаю я, черт побери! И весьма разумно полагаю. Постой!..
— Я слушаю.
— Ты говоришь, господин де Бюсси уверен, что убьет меня?
— Ни минуты не сомневаюсь.
— Тогда это уже не дуэль, если он уверен, это — убийство.
— И в самом деле!
— А коли это убийство, то какого черта?
— Ну?
— Закон разрешает предупреждать убийство с помощью…
— С помощью?
— … с помощью… другого убийства.
— Разумеется…
— Раз он хочет меня убить, кто мне мешает убить его раньше?
— О! Бог мой! Никто, разумеется, я об этом уже думал.
— Разве мое рассуждение не ясно?
— Оно ясно, как Божий день.
— И естественно?
— Более чем естественно!
— Но только, вместо того чтобы варварски убить его собственными руками, как он это хочет проделать со мной, я — мне ненавистна кровь — предоставлю позаботиться об этом кому-нибудь другому.
— Значит, вы наймете сбиров?
— Клянусь честью, да! Как герцог де Гиз и герцог Майенский — для Сен-Мегрена.
— Это вам обойдется недешево.
— Я дам три тысячи экю.
— Когда ваши сбиры узнают, с кем они должны иметь дело за три тысячи экю, вам не удастся нанять больше шести человек.
— А разве этого недостаточно?
— Шесть человек! Да господин де Бюсси убьет четверых, прежде чем сам получит хоть одну царапину. Вспомните-ка стычку на улице Сент-Антуан, когда он ранил Шомберга в бедро, вас — в руку и чуть не прикончил Келюса.
— Я дам шесть тысяч экю, если надо, — сказал д’Эпернон. — Дьявольщина! Если уж я берусь за дело, я хочу сделать его хорошо, так, чтобы он не ускользнул.
— У вас есть люди на примете? — спросил Орильи.
— Проклятье! — ответил д’Эпернон. — Кое-кто есть, из тех, кому делать нечего: солдаты в отставке, разные удальцы. В общем-то, они стоят венецианских и флорентийских молодцов.
— Прекрасно! Прекрасно! Но будьте осторожны.
— Почему?
— Если они потерпят неудачу, они вас выдадут.
— За меня король.
— Это кое-что, но король не может помешать господину де Бюсси убить вас.
— Справедливо, совершенно справедливо, — сказал задумчиво д’Эпернон.
— Я мог бы подсказать вам другой выход.
— Говори, мой друг, говори.
— Но, может быть, вам не захочется действовать совместно с другим лицом?
— Я не откажусь ни от чего, что может удвоить мои надежды на избавление от этой бешеной собаки.
— Так вот, один враг вашего врага ревнует к вашему врагу.
— О!
— И в этот самый час!..
— Ну-ну, в этот час… кончай же!
— … он расставляет ему западню.
— Дальше!
— Но у него нет денег. С вашими шестью тысячами экю он может обделать одновременно и ваше и свое дело. Вы ведь не настаиваете, чтобы честь нанесения удара осталась за вами, не правда ли?
— Боже мой, конечно, нет! Я ничего другого и не хочу, как остаться в тени.
— Тогда пошлите к нему ваших людей, не открываясь им, кто вы. Он их использует.
— Но если мои люди не будут знать, кто я, мне все же хотелось бы знать, кто он.
— Я покажу его вам нынче утром.
— Где?
— В Лувре.
— Так он дворянин?
— Да.
— Орильи, шесть тысяч экю поступят в твое распоряжение немедленно!
— Значит, мы договорились?
— Окончательно и бесповоротно.
— Тогда в Лувр!
— В Лувр.
В предыдущей главе мы слышали, как Орильи сказал д’Эпернону:
