Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн
Зачем государству, не славящемуся своей щедростью, так легко раздавать столько денег? Поощрение сбережений частично объяснялось привлечением капитала для промышленности. Речь шла также об особом идеале хорошего общества: справедливости, основанной на заслугах. Придя к власти в 1949 году, Аденауэр сформулировал этот принцип: “предоставление прилежным и трудолюбивым людям всех возможностей для продвижения вперед” было “необходимым условием” социального мира37.
Немецкое “социальное государство” (Sozialstaat) было гибридным существом, и, возможно, уместнее было бы говорить о бюджетно-социальном государстве. Одна рука помогала бедным и уязвимым, другая – способствовала богатству среднего класса38. Бонусы вкладчикам вознаграждали тех, кто хотел “выдвинуться вперед”, встать на ноги и жить в собственном доме. Целью была республика граждан-собственников. Для христианских демократов схемы сбережений и строительства выступали противовесом социализму: они обещали людям большее богатство без необходимости его перераспределения. “Богатство для всех” – таков был знаменитый лозунг Эрхарда, но трудолюбивые люди особенно заслуживали лучшей жизни. Привилегированные сбережения и владение жильем были финансовым эквивалентом пенсионной реформы Аденауэра: вознаграждение привязывалось к “результатам” (Leistung).
В действительности вознаграждения поддерживались государством – это также справедливо и в отношении пенсий, где государство вмешивалось в виде специальных грантов (Sonderzuschuss), сумма которых к моменту воссоединения достигла 26 миллиардов евро в год и после этого еще больше раздулась. К 1969 году более трети всех домохозяйств имели сберегательную книжку с налоговыми льготами, и почти у четверти был “строительно-сберегательный” счет. Наибольшим преимуществом воспользовались более состоятельные люди: 44 % государственных служащих вложили деньги в “строительные сбережения”, но среди рабочих физического труда – только 20 %39. Налоговая политика поощряла людей с высокими доходами покупать недвижимость.
Очевидно, что не все вкладчики были одинаковыми. Возник разрыв между старомодными благоразумными сберегателями и новой породой, накапливавшей богатство. Первые помещали свои деньги на базовый процентный счет, где их поедала инфляция, вторые вкладывались в землю, дом, а с 1970-х годов – в ценные бумаги, и их капиталы росли. Простая вера в ценность сбережений скрывала их роль в усилении неравенства.
Тревоги изобилия
Призывы к бережливости основывались на более глубоких страхах перед материализмом. По сравнению с соседними торговыми империями, такими как Великобритания и Нидерланды, Германия в раннее Новое время осваивала мир товаров медленно. Гильдии и церкви были мощными бастионами против моды и новинок, которые угрожали подорвать господство мужчин и слово Божье: женщин, носивших яркие экзотические хлопчатобумажные шарфы из Индии, штрафовали или бросали в тюрьму в Вюртемберге еще в XVIII веке40.
Для критиков американизация в 1950-х и 1960-х годах была просто последней из личин их старого врага Маммоны. Подозрение в отношении потребительской культуры было тем, что объединяло церкви, консерваторов и левых образца 1968-го. Экономическое чудо одновременно угрожало христианству, Kultur и подлинному “я”. Как предупреждал в 1964 году уходящий в отставку глава протестантской благотворительной организации Evangelisches Hilfswerk, жертва Христа столкнулась с беспрецедентной конкуренцией с потребительскими желаниями. Чем большего хотели люди, тем меньше они думали о своем Спасителе. Задача становилась все серьезнее с каждым днем, потому что “с помощью миллиардов и умнейших умов” капитализм “искусственно поддерживал ненасытный человеческий спрос на товары”. Люди теряли способность идти на жертвы, поскольку потребительский кредит побуждал их покупать больше, чем они могли себе позволить. Они вступали в одинокий механизированный мир, в котором все продавалось41. В том же году брошюра, поощряющая волонтерство, предупреждала об опасностях материализма. Молодым читателям говорили, что то, что называется “прогрессом”, на самом деле является “производством изобилия… тираном, к которому обращено все мышление и планирование и который неустанно размахивает своим кнутом над массой потребителей”. Авторы надеялись, что молодые восстанут против “бездушной диктатуры” и найдут себя в семье. Только “жертва, страдание и сострадание” делали жизнь достойной того, чтобы ее прожить42. Эти взгляды поддерживались Федеральным министерством по делам семьи и молодежи и церквями.
Поменяйте свободную любовь на ранние браки и добавьте несколько отсылок к Марксу, Фрейду и нацистам, и это будет мало чем отличаться от того, что проповедовали молодые радикалы в своих коммунах и на “хеппенингах”. Консюмеризм промыл людям мозги и оттолкнул их от их истинной сущности и друг от друга. В 1963 году группа “подрывных” антиавторитарных художников атаковала “высокоиндустриальное общество потребления как полностью интернализованную фашистскую систему, которая понимает рождение как начало обусловленности через гипноидальное состояние транса” – гипноидальное состояние было причиной истерии, вызванной сексуальными фантазиями, согласно отцам-основателям психоанализа Йозефу Брейеру и его протеже Зигмунду Фрейду. Людей “обусловливали с помощью рекламы”. Год спустя листовки были нацелены на “массажистов души”, прививавших потребности, которых у людей не было43. Эти тексты были вдохновлены ситуационистом Ги Дебором и неомарксистом Гербертом Маркузе, которые распространили марксовский анализ превращения в товар с труда на потребительскую культуру, чтобы показать, как отчуждение стало всепроникающим. Люди были рабами телевидения, писал Маркузе, настолько зацикленными на удовлетворении своих потребностей, что их самих было легко контролировать и подавлять. Его коллеги по Франкфуртской школе Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер в 1944 году, находясь в американском изгнании, уже предупреждали, что “культурная индустрия” радио и кино вводит своих слушателей и зрителей через “ретроактивные потребности” в состояние пассивного конформизма44. Эти идеи привлекали международную аудиторию, но предполагаемая близость между потребительством и фашистской личностью вызвала особый отклик у молодежи в стране преступников. Когда в 1967 году “Одномерный человек” Маркузе вышел на немецком, он сразу же стал бестселлером.
Антипотребительство началось с игривых насмешек над рекламой и призывов к бойкоту. “Подрывная акция” обновила библейскую историю Рождества следующим образом: “И случилось, что во времена экономического чуда каждый был классифицирован как потребитель”. “Сегодня любовь рождается как
